|
«Ублюдок, — подумалось ему, — это лишь еще один способ сказать „человек“». Сделав последний шаг, вы не можете остаться незапятнанным — это никому не дано. Получается, что они добрались до Гудфеллоу, потому что тот преступил черту утром на Каирском вокзале. А Порпентайн — то ли из любви, то ли из милосердия — совершил роковой шаг, нагрубив шефу. И только впоследствии понял, кому именно нагрубил. Всё — и его дерзость, и предательство — свелось на нет. Приравнялось к нулю. Может, так бывает всегда? Боже правый. Порпентайн вновь повернулся к Молдуорпу.
Может, это его Манон? — Вы были хорошими врагами, — произнес он наконец. Звучало фальшиво. Вот если бы у него было больше времени — на то, чтобы выучить новую роль… Настал момент, которого они ждали. Гудфеллоу услышал выстрел и, обернувшись, увидел, как Порпентайн падает на песок. Он вскрикнул и увидел, что вся троица повернулась и пошла прочь. Возможно, они направятся прямо в Ливийскую пустыню и будут идти, пока не достигнут далекого морского берега. Затем, покачав головой, он взглянул на девушку. Взял ее за руку, и они вернулись к фаэтону. Разумеется, шестнадцать лет спустя он был в Сараево, в толпе, собравшейся, чтобы приветствовать эрцгерцога Франца-Фердинанда. Поговаривали об убийстве как о возможном толчке к апокалипсису. Гудфеллоу должен был находиться там и, если удастся, предотвратить и то и другое. Он был теперь сутулым, потерял половину волос. Время от времени он пожимал руку последней из покоренных им особ — блондинке-барменше с усиками; она описывала его подружкам как простодушного англичанина, который не слишком хорош в постели, зато не жаден.
Секретная интеграция
На улице шел дождь, первый дождь в октябре, на исходе сенокосной поры, осеннего великолепия и той прозрачной ясности последних ведренных дней, которая еще несколько недель назад манила жителей Нью-Йорка, толпами устремившихся на север в Беркширские горы, чтобы поглазеть на залитое солнцем разноцветье деревьев. Сегодня была суббота и дождь — гнусное сочетание, как назло. Тим Сэнтора сидел дома, дожидаясь десяти часов и размышляя о том, как улизнуть на улицу, не попавшись на глаза матери. Гровер назначил встречу на десять утра, и не прийти было нельзя. Тим, свернувшись калачиком, устроился в старой стиральной машине, лежавшей на боку в чулане; он слушал журчание стекающей по желобу дождевой воды и разглядывал бородавку на пальце. Бородавка появилась недели две назад и никак не проходила. На днях мать водила его к доктору Слотропу. Доктор намазал бородавку какой-то красной мазью, выключил свет и сказал: «Ну-с, посмотрим, что будет с бородавкой, когда я зажгу мою волшебную фиолетовую лампу». Вид у лампы был не очень-то волшебный, однако, когда доктор ее включил, бородавка засветилась ярким зеленым цветом. «Прекрасно, — сказал доктор Слотроп. — Зеленая. Значит, пройдет сама, Тим. Совершенно точно». Но когда они выходили, доктор, понизив голос до шепота, который Тим научился не пропускать мимо ушей, сказал его матери: «Суггестивная терапия помогает в половине случаев. Если бородавка в ближайшее время не пройдет сама по себе, приведите его еще раз, и тогда попробуем жидкий азот». Вернувшись домой, Тим сразу побежал к Гроверу, чтобы спросить, что значит «суггестивная терапия». Он нашел его в чулане, где Гровер занимался очередным изобретением. Гровер Снодд был чуть постарше Тима и считался гениальным ребенком, правда с некоторыми оговорками. Он был юным гением, не лишенным недостатков. Например, его изобретения не всегда работали. А в прошлом году он подрядился делать домашние задания всем подряд, по десять центов за каждую работу. Однако, как уже нередко бывало, попался на собственной неосторожности. Взрослые каким-то образом (по словам Гровера, с помощью «кривой», показывающей, насколько хорошо каждый может учиться) вычислили, что за успехами закоренелых двоечников и троечников стоит именно он. |
