Мне шел семнадцатый год, у моего отца еще был тогда загородный дом на южном склоне Тосканских Апеннин, где я провел большую часть моего детства, прежде всего переходное время от мальчишества к раннему отрочеству, которые сегодня — сможете вы это понять или нет — кажутся мне самыми прекрасными в моей жизни. Я бы давно посетил этот дом или приобрел его в собственность для спокойной старости, если бы он, на мое несчастье, не отошел как доля наследства к моему кузену, с которым я с детства был не ладах и который станет, между прочим, главным действующим лицом в моей истории.

Стояло чудесное, не очень жаркое лето, и мой отец проводил его со мной и тем самым кузеном, которого он пригласил погостить у нас, в этом небольшом загородном доме. Моей матери уже давно не было в живых. Отец был еще в самом соку, состоятельный благородный господин, являвшийся нам, юнцам, образцом для подражания в верховой езде, охоте, фехтовании и разных играх на вольном воздухе, в artibus vivendi et amandi. Он двигался все еще очень легко, почти как юноша, был хорош собой и высок ростом и вскоре после тех месяцев женился второй раз.

Кузену, его звали Альвис, исполнилось тогда двадцать три, и он был, я должен это признать, красивый молодой человек. И не только из-за того, что имел хорошую стройную фигуру и его юное розовощекое лицо обрамляли красивые длинные локоны, но еще и потому, что движения его отличались элегантностью, на него приятно было смотреть, он являлся хорошим собеседником и умел петь, неплохо танцевать и уже тогда имел в нашей округе завидную репутацию любимца женщин. То, что мы терпеть не могли друг друга, имело свои основательные причины. Он относился ко мне с высокомерием или с невыносимым ироническим благоволением, и поскольку мой разум опережал в своем развитии мой возраст, эта пренебрежительная манера подобного обращения постоянно оскорбляла меня самым жестоким образом. А кроме того, будучи наблюдательным, я раскрыл некоторые его интриги и коварные замыслы, чем, в свою очередь, был ему неприятен. Несколько раз он пытался привлечь меня на свою сторону фальшивым дружеским жестом, но я не попался на эту удочку. Будь я чуть старше, немного умнее, поймал бы его путем удвоенной вежливости и воспитанности и вывел бы при удобном случае на чистую воду — успешных и избалованных так легко обвести вокруг пальца! Но хоть я и созрел для того, чтобы его ненавидеть, однако все еще оставался большим ребенком, чтобы уметь применять другое оружие, не только холодность и упорство, и вместо того, чтобы отправить назад его же стрелы, изящно мною отравленные, я пропускал их через свое бессильное возмущение, позволяя им вонзаться мне глубоко в тело. Мой отец, от которого не укрылась, конечно, наша обоюдная неприязнь, только смеялся над всем и поддразнивал нас. Он любил красивого и элегантного Альвиса, и мое враждебное отношение к нему не мешало отцу приглашать его вновь и вновь.

Так мы и жили в то лето снова вместе. Наш дом живописно стоял на холме, по другую сторону которого сбегали к долине виноградники. Построен он был, насколько я знаю, одним флорентийцем, изгнанным во времена правления Альбицци. Вокруг был разбит прекрасный сад, мой отец обнес его заново стеной, а на портале был выбит в камне его герб, тогда как над входом в дом все еще висел герб первого владельца. Камень, из которого он был сделан, крошился, и само изображение можно было разобрать лишь с большим трудом. Дальше по дороге в горы можно было рассчитывать на хорошую охоту; я ходил туда или скакал на лошади почти каждый день — один или с отцом, он обучал меня тогда соколиной охоте.