Однажды я, на свое удивление, встретил его у Лампарта. Он сидел, когда я вошел, в гостиной с хозяином, и перед ним стоял традиционный стакан вина. Когда он опустошил его, истинной отрадой было для меня видеть, что и ему не предложили второго. Вскоре он распрощался, и, поскольку у Лампарта были неотложные дела, а дочка отсутствовала, я присоединился к нему.

— Что тебя привело сюда? — спросил я, когда мы уже вышли на дорогу. — Похоже, ты близко знаком с Лампартом.

— Да, мы знаем друг друга.

— У тебя с ним дела?

— Да так, денежные расчеты. И козочки сегодня что-то не было, а? Твой визит получился совсем коротким.

— Ах, оставь, пожалуйста!

С девушкой у меня сложились доверительные дружеские отношения, но без того, чтобы моя все возрастающая влюбленность становилась очевидной. Теперь она вдруг приняла, против моего ожидания, совершенно иной тон, отняв у меня перво-наперво всю надежду. Робкой ее назвать было нельзя, но она как будто стала искать путь назад, к прежней отчужденности, и старалась привязать нашу беседу к внешним и абстрактным вещам и не дать развиться начавшемуся сердечному общению.

Я ломал над этим голову, бегал по лесу кругами, перебирал в уме тысячи нелепых догадок, становился от этого неуверенным в себе и своем поведении по отношению к ней и все больше запутывался в злосчастных сомнениях и тревогах, что походило на насмешку над моей философией счастья. Тем временем прошло уже больше половины моих каникул, и я начал считать дни, глядя вслед каждому, проведенному без пользы и успеха, с завистью и отчаянием, словно любой из них был бесконечно важен и неповторим.

И вот наступил день, когда я облегченно вздохнул и с испугом подумал, что всего добился и стоял в одном мгновении от открытых врат сада счастья. Я проходил мимо мастерской и увидел, что Елена стоит в палисаднике среди высоких кустов георгин. Я вошел, поприветствовал ее и помог сделать подпорку к повалившемуся кусту и подвязать стебли цветка. Это заняло не больше четверти часа, пока я находился в палисаднике. Мой приход застиг ее врасплох, она смутилась и оробела больше обычного, и в ее пугливости было что-то такое, что давало мне право расценить это как особый знак. Она любит меня, я чувствовал это всеми фибрами души, что сразу придало мне уверенность, я радовался, смотрел на рослую статную девушку нежно, почти с жалостью, хотел пощадить ее скованность, делал вид, что ничего не замечаю, и сам себе показался героем, когда через некоторое время протянул ей руку и ушел, даже не оглянувшись. Она любит меня, я это почувствовал всем сердцем, и завтра все будет хорошо.

На следующий день опять стояла дивная погода. За своими тревогами и заботами я почти забыл про прекрасное время года и бегал, ничего не видя. Сегодня лес опять был полон дрожащего света, ручей казался то темным, то черным, а то серебряным, даль светлой и ласковой, на полевых дорожках смеялись красные и синие юбки крестьянских женщин. Я был благоговейно весел, не согнал ни одной бабочки. На краю верхнего леса, после быстрого подъема, от которого мне стало жарко, я лег, окинул взором плодоносные дали до самой запруды, подставил лицо солнцу и был необычайно доволен прекрасным миром и самим собой.

Было очень кстати, что я в полную силу насладился этим днем, размечтался и даже запел. Вечером я выпил в саду кабачка «У Адлера» полуштоф лучшего красного вина.

Когда я через день появился у мраморщиков, там все было без изменений — в старом сдержанном стиле.