В эту минуту в спальной Деборы находились три особы.

Эзехиель Натан, прислонившись к столбу балдахина, то устремлял на лицо дочери пристальный и пламенный взор, то поднимал свои исполненные тоски глаза к небу с отчаянным и умоляющим выражением. Это не был уже тот смешной старичок, комическую наружность которого мы обрисовывали не раз. Это не был и жид-ростовщик с профилем и инстинктами хищной птицы. Горе некоторым образом преобразило его. Это был отец, молящийся и плачущий возле смертного одра возлюбленной дочери.

У изголовья кровати в широком кресле с высокой спинкой сидел жених Деборы, закрыв лицо обеими руками. Из-под его сжатых пальцев время от времени просачивались крупные капли слез.

Наконец, возле амбразуры окна Люцифер держала в одной руке серебряную чашку, а в другой ложечку, которой тихо мешала жидкость, находившуюся в чашке. Венера была почти так же бледна, как и умирающая.

Эта безмолвная сцена длилась несколько секунд. Потом Дебора сделала легкое движение: глаза ее раскрылись, голова приподнялась, неопределенный звук вырвался из губ. Руки Рауля тотчас опустились и открыли его лицо, увлажненное слезами. Натан бросился к дочери. Одна Венера осталась в том же положении, едва повернув голову к кровати.

— Батюшка… — пролепетала Дебора слабым голосом.

— Я здесь, милое дитя, — отвечал Натан. — Я здесь.

— А… Рауль?.. — спросила молодая девушка.

— Здесь, — отвечал Натан вместо Рауля, которому волнение не позволяло говорить.

— Вы оба здесь… — продолжала молодая девушка, — оба возле меня… Тем лучше…

Потом голова ее, на минуту приподнявшаяся, упала на изголовье. Пришла очередь Натана спросить:

— Как ты себя чувствуешь, милое дитя?

— Лучше.

— Правда?

— Да.

— Ты не страдаешь?

— Нет… Я не чувствую никакой боли, так что сочла бы себя выздоровевшей, если бы не слабость, которая все увеличивается и не позволяет мне двигаться и даже говорить…

Болезненный стон вырвался из сжатых губ Натана. Рауль опять опустил голову на руки. Тот и другой были сильно испуганы словами девушки. Они предпочли бы видеть, как она жалуется и борется с болезнью всеми силами молодости и крепкого организма, чем слышать, как она говорит о своей слабости.

Наступило молчание. Минуты две или три можно было думать, что Дебора заснула. Но вдруг она сказала так тихо, что только слух отца или любовника мог услышать:

— Мне хочется пить…

Рауль тотчас встал с кресла, но Венера уже предупредила его движение я подошла к постели с серебряной чашкой в руке. Не говоря ни слова, она осторожно приподняла больную и поднесла чашку к ее губам. Дебора медленно выпила.

— Благодарю, милая Венера, — сказала она потом более твердым голосом, — этот настой очень хорош… Каждый раз, как я его выпью, мне кажется, что силы возвращаются ко мне.

Венера ничего не ответила. Она только взяла руку девушки, поднесла ее к губам и поцеловала несколько раз.

Иуда! Иуда! Где был ты в этот миг?

В дверь тихо постучали.

— Это, верно, Мозэ, — прошептал Натан.

И он отворил дверь, в которую вошел старик высокого роста, странной наружности. Черный бархатный кафтан, очень узкий, обрисовывал удивительную худобу его тела. Длинные пряди серебристых волос выбивались из-под черной шапочки и смешивались с густыми волнами седой бороды, падавшей на грудь. Он опирался на длинную и толстую трость с набалдашником из слоновой кости.