— Пьер, какой же вы чудной!

Клер наблюдала за мной с растущим беспокойством. Однажды она сказала:

— Пьер, вы несчастны!

И я понял, что мне угрожает опасность: я должен быть бдительным, если не хочу выболтать ей все. Что же мешало мне во всем ей признаться? Очень быстро наши отношения стали достаточно близкими. Практически все свободное время мы проводили вместе. Я еще выполнял кое-какую работу для Жаллю — время от времени сопровождал его в Кабул, — но он предпочитал, чтобы я оставался с его женой. Он поручил мне развлекать Клер. Это тоже было для меня тайной. Почему он заставил Клер приехать сюда, прекрасно зная, что не сможет уделять ей много времени? Зачем ему понадобилось, чтобы она жила на плотине, раз сам он пропадал на работе с утра до вечера? Я подозревал, что они не ладят между собой, хотя и без всяких на то оснований: Жаллю был неизменно внимателен и предупредителен по отношению к Клер. Да и сами эти подозрения были нелепыми. Они возникли из-за признаний Ману, сделанных мне тогда, когда я еще считал ее госпожой Жаллю. Но эти признания были ложными, преследовали цель, до которой я до сих пор не смог докопаться. И все же я следил за Клер и ее мужем, как если бы Клер была Ману. Более того, я даже ощущал приливы ревности, когда за столом Жаллю случалось упомянуть о чем-либо из их прошлой жизни, назвать имя, припомнить какое-нибудь событие. Я сам на себя за это злился. Но, как это ни глупо, во мне по-прежнему уживались самые противоречивые чувства. Так, я допускал, что Клер была женой Жаллю, но не мог смириться с мыслью, что Жаллю был мужем Ману. Выходило до смешного глупо, но это-то понемногу и разрушало меня. Я понимал, что мое поведение могло показаться странным. До приезда Клер я охотно пропускал стаканчик то с тем, то с другим. Любил поболтать с инженерами. Иной раз я навещал их на заводе во время дежурства. Мне нравилась легкая дрожь, которая охватывала меня всякий раз, когда я входил в огромные цеха, где с головокружительной скоростью вращались турбины высотой с локомотив. Я знал, что на плотину всей своей массой давит озеро. Я дотрагивался до перегородки, прикладывал ладонь к неровной цементной поверхности, неизменно удивляясь, что она не разлетается на куски под невообразимым напором воды. Теперь же я беседовал только с Клер. Все прочее, будь то люди или вещи, перестало меня интересовать. Когда стояла невыносимая жара, мы встречались с ней на террасе или в комнате — то у нее, то у меня. И всегда говорили о Париже. Она мастерила занавески, кроила, шила. Я курил. Прикрыв двери, мы на какое-то время избавлялись от оглушительного шума. И все-таки приходилось включать вентилятор, перегонявший воздух справа налево и слева направо. Ветерок обвевал наши лица, трепал волосы Клер. Она смеялась:

— Наверное, я похожа на шалую собачонку.

В такие минуты мне хотелось рассказать ей все, спросить: «Кому из ваших близких могло прийти в голову попытаться занять ваше место, выдать себя за вас? Кто так хорошо знал вашу жизнь, чтобы присвоить себе даже ваши воспоминания, привычки, вкусы и манеры?» Это было бы так легко сделать, но я все не решался. Мне претило обвинять Ману; и я не хотел слышать, как ее станет уличать другая женщина.