Их держали в холоде и морили голодом, заставляли по нескольку дней бодрствовать и стоять в узком тесном ящике. После этого начинались допросы. «Нужно было постараться выудить из пилотов секретную информацию», – объясняет Митчелл. По его словам, все происходило «крайне реалистично». Одним из особенно эффективных методов допроса, разработанных в рамках ВУСБ, была так называемая пропечатка. Пленнику заматывали полотенцем шею, чтобы голова не болталась, и швыряли его на специальную стену особой конструкции.

«Сама стена там была фальшивая, – вспоминает Джеймс, – но сзади стояла специальная хлопушка, и она ужасно грохотала, а стена сильно пружинила, так что уши сворачивались в трубочку. Мы ведь не собирались никого травмировать. Эта стена как мат в спортивном зале, только громче шлепает. Это не больно, но не дает нормально соображать. Пропадает способность связно мыслить, а заодно и сохранять равновесие. Теряешь координацию. Не только физически – вообще во всех смыслах».

Перед Митчеллом стояла задача усовершенствовать программу ВУСБ, а это означает, что ему пришлось и самому проходить все испытания. Как-то раз на них обкатывали одну из древнейших техник: когда допрашивающий угрожает не самому объекту допроса, а его товарищу. По опыту Митчелла, реакция на такой сценарий существенно разнится у мужчин и женщин: первые ломаются, а вторые держатся стойко.

«Если допрашивают женщину-пилота и говорят, что будут мучить ее товарища, у большинства из них реакция такая: не повезло тебе, друг, но ничего не попишешь – делай свое дело, а я буду делать свое, – рассказывает Митчелл. – Я буду хранить военную тайну. Мне жаль, что это с тобой случилось, но ты знал, на что шел, подписывая контракт». Впервые Джеймс наблюдал подобное поведение, когда допрашивал женщин-военнопленных во время операции «Буря в пустыне».

«Женщин доставляли в помещение, где проходил допрос, и угрожали, что будут бить их всякий раз, как мужчины отказываются отвечать. И женщины злились на мужчин, если те не выдерживали давления, и упрекали их: “Может, меня изобьют, может, надругаются, но это произойдет один раз. А ты показываешь врагам, что стоит меня сюда притащить, и они получат все, чего желают, и значит, противники будут поступать так постоянно. Так что делай то, что должен, без оглядки на меня”».

На занятиях по программе ВУСБ Митчелла поставили в пару с женщиной-офицером ВВС, имеющей немалый чин. На допросе ее предупредили, что будут пытать Джеймса, пока она не заговорит. Как и следовало ожидать, дама ответила: «Я ничего не скажу».

«Меня посадили в двухсотлитровую бочку, зарытую в землю, – вспоминает Митчелл, – закрыли крышкой, закидали землей. Сквозь крышку был пропущен шланг, откуда сочилась холодная вода… Дырки, через которые ее выпускали, находились на самом верху, на уровне моего носа, но, сажая меня туда, руководители учебной программы постарались, чтобы я этого не увидел».

Постепенно бочка заполнялась водой.

Митчелл: Я был вполне уверен, что они не собираются убивать одного из двух штатных психологов, но не мог этого знать наверняка. Понимаете, о чем я говорю?

Малкольм Гладуэлл: И какие ощущения вы испытывали в тот момент?

Митчелл: Приятно не было, это уж точно. Только представьте: колени прижаты к груди, руки вдоль тела – то есть в принципе невозможно пошевелиться. В бочку тебя опускают на ремне, заведенном снизу.

Малкольм Гладуэлл: А как скоро вас освободили?

Митчелл: Примерно через час.

Малкольм Гладуэлл: Докуда поднялась вода?

Митчелл: Точно до ноздрей. Подходит впритык, так что ты и не знаешь. Ну, то есть чувствуешь, конечно: вот сейчас вода поднялась до шеи, а вот теперь – до ушей.