— Ты силён, но у тебя одни группы мышц плохо дружат с другими.

Кэм понял, что это всего лишь шутка, но в ней была доля правды, которая застряла у него в мозгу, словно непрожёванный кусок в глотке — а такое случалось частенько: горло никак не хотело проглатывать то, что пытался в него пропихнуть язык.

— В конце концов твоё тело научится договариваться само с собой, — сказал Кенни. Как будто Кэм — это завод, полный бастующих рабочих, или ещё хуже — группа рабов, которых принуждают к ненавистному труду, и они работают спустя рукава.

Повязки сняли, и в этот вечер Кэм рассматривает шрамы на своих запястьях, похожие на тонкие, с волосок, браслеты. Он разглядывает плотный, напоминающий витую верёвку рубец: тот тянется по центру груди, затем расходится налево и направо над его идеально изваянным мускулистым животом. Изваянным. Словно он, Кэм, — мраморная статуя, высеченная рукой гениального мастера. Этот особняк на скалах, понимает теперь Кэм, — не что иное, как художественная галерея, и он в ней единственный экспонат.

А лицо? Ему запрещено касаться лица. Он подносит к нему руки и... в это время входит Роберта. Конечно, она сразу же узнала, что Кэм исследует своё тело — для чего здесь в углу под потолком камера? За женщиной в комнату входят два стража. Они уже догадались, что в юноше нарастает волна эмоций, готовая вылиться в настоящий шторм.

— Что с тобой, Кэм? — спрашивает Роберта. — Поделись. Найди слова.

Кончиками пальцев он проводит по своему лицу и осязает странную, неровную структуру его поверхности, но боится ощупывать более тщательно — из опасения, что в приступе ярости может разорвать его на части.

Найди слова...

— Алиса! — выкрикивает он. — Кэрол! Алиса!

Слова не те, он знает, что не те, но это ближе всего к тому, что он хочет сказать. Ему остаётся только кружить, кружить, кружить вокруг сути, не в силах вырваться с орбиты собственного разума.

— Алиса! — Он указывает на ванную комнату. — Кэрол!

Один из стражей понимающе улыбается, но на самом деле он ничего не понимает:

— Наверно, вспоминает старых подружек?

— Тихо! — рявкает Роберта. — Продолжай, Кэм.

Он закрывает глаза, втискивая мысли в нужную форму, но из этого получается полный абсурд: из мрака его сознания выплывает...

— Морж!

Дурацкие у него мысли! Дурацкий мозг! Бесполезный хлам. Он презирает себя самого.

Но Роберта подхватывает:

— ...и Плотник?

Он стремительно вскидывает на неё глаза.

— Да! Да!

Какими бы далёкими друг от друга ни казались эти два понятия, они стыкуются идеально.

— «Морж и Плотник» — говорит Роберта, — абсурдистская поэма, в которой смысла ещё меньше, чем в тебе!

Он ждёт её разъяснений.

— Она написана Льюисом Кэрролом. Который написал и...

— Алису!

— Правильно, он написал «Алису в Стране чудес» и...

— «Что там увидела Алиса»! — Кэм снова указывает на ванную. — «Что там увидела Алиса...» — Нет, эту книгу по большей части называют как-то не так... Это её второе название, а как же первое...

— «Сквозь зеркало»! «Алиса в Зазеркалье» — вот как её называют! — восклицает он. — Моё лицо! В зеркале! Моё лицо!

Нигде во всём особняке нет ни единого зеркала — во всяком случае, там, куда ему разрешён доступ. И никаких отражающих поверхностей. Это неспроста.

— Зеркало! — с триумфом кричит он. — Я хочу посмотреться в зеркало! Я хочу немедленно! Покажите мне!

Это самая ясная фраза из всех, высказанных им до сих пор, и самый высокий уровень общения, до которого он пока поднялся.