|
И еще любил разглядывать себя в зеркало, хмурить брови и целыми днями жевать апельсины. Ходил покрасоваться с коньками в торговые ряды, спал в спортивном костюме. Регулярно просматривал три газеты, но ничего не знал о текущих событиях, потому что читал только рекламы театров и кино. Он был весьма обходителен с женщинами и совершенно нетерпим к отцу. Ездить домой противно, не ехать – нельзя. Занятия в институте прерваны – забастовали учащиеся и педагоги. Зачем это нужно? Тяньчжэнь не понимал. У него не было никакой охоты таскаться на заседания всяких организаций. Хорошо бы съездить в Тяньцзинь или Шанхай. Но с пустым карманом там делать нечего, да и боязно как-то. Осталось одно – ехать домой. Противнее всего – отец и еще жесткие стулья, этот символ феодального строя. К матери он относился безразлично. Хорошо, что в кабинете на полу ковер, по крайней мере, можно прожечь в нем несколько дыр, а то бросать окурки в плевательницу – чересчур утомительно! Госпожа Чжан побаивалась Тяньчжэня, но свой материнский долг выполняла с радостью. Такой красавец, самому Люй Дунбиню не уступит! Для сына надо приготовить что-нибудь повкуснее. Но на все ее расспросы он лишь снисходительно улыбался: ему все равно, что есть. И она стряпала на свой страх и риск. Нелегко угодить сыну – он гораздо современнее отца. Сварила куриный суп с пельменями, так старалась, а сын не вернулся к обеду. Госпожа Чжан мыла посуду, поливая ее слезами, и все боялась, как бы не увидел муж. Покончив с мытьем, постояла у печки, чтобы высохли слезы. Сын не вернулся и к двенадцати ночи, а мать сидела у ворот и ждала. Явился он в половине первого. – Хо! Мама! Ты зачем меня ждешь? – Не через стену же тебе прыгать! – Ладно, мать, завтра не жди! – Кушать хочешь? – Она глянула на красные от холода уши сына. – Вечно ты ходишь в этом заграничном белье, ведь оно тонкое. – Я не голоден и не замерз. А белье шерстяное. Ты только взгляни, какое пушистое! – Сын изредка себе позволял быть снисходительным к матери и разговаривал с ней как с ребенком. – В самом деле, пушистое! – Двадцать шесть юаней, еще не рассчитался, настоящий английский товар! – Ты не пойдешь к отцу? Он же еще не видел тебя! – Мать умоляюще смотрела на сына. – Завтра увидимся. Он, наверное, уже спит! – Можно разбудить. Утром он очень рано уходит. – Ладно, поднимусь пораньше. – Глядя в зеркало, сын отбросил назад волосы, они блестели, как черпак из пальмовых листьев. – Ма, иди спать. Мать вздохнула и ушла к себе. Тяньчжэнь сел на кровать, надел на голову сетку и, насвистывая песенку «Птицы любви», взял апельсин. Он снимал кожуру, высасывая сок, и, как обычно, воображал себя Джоном Берримуром. 2 Чжан Дагэ не возлагал на сына особых надежд; никто из пекинцев не ждет от сыновей многого. Пусть как-то устроится, добьется хоть какого-нибудь положения, поступит на службу и обзаведется семьей. На начальника отдела он не потянет, учитель средней школы – слишком мало; вот служащий какого-нибудь управления, таможни, начальник экспедиции уездной канцелярии, желательно вблизи Пекина, – это в самый раз, не высоко и не низко. После окончания института, не важно какого, надо выхлопотать ему место служащего – и почетно и выгодно, – кто скажет тогда, что у Чжан Дагэ не идеальный сын! К делам не следует относиться очень серьезно, главное – иметь обширные связи, а дома – мудрую и добродетельную жену, лучше всего из семьи со старыми устоями, пусть не очень грамотную, зато пухленькую, как сдобная булочка, которая нарожает беленьких и таких же пухленьких детишек. С институтом все будет в порядке, пусть Тяньчжэнь вольнослушатель, диплом все равно получит: когда есть связи – это просто. А после института, был бы Чжан Дагэ жив, он подыщет сыну место, это сущие пустяки. |
