– Тебе‑то откуда знать? – недоверчиво прищурился товарищ.

– Оттуда! Мне баба, что с этим карначом работает, сказала, понял? Меня еще Абрамчик на нее нацелил, давай, Вован, слепи девочку. Я на нее в кабаках столько шампуни извел, залиться можно! Ух, жаркая цыпочка! Вот она‑то мне и сказала. Иди, говорит, на рынок, там мужик в синей куртке хомяками торгует. Там, говорит, ты своего Виноградова и найдешь. Борькой, говорит, его теперь зовут! Прихожу на базар, точно – мужик суслаками торгует, и Виноград у него в клетке прыгает. Понял?

– Подумаешь! – засомневался собеседник. – Обыкновенная животина. Ты с чего взял, что это Виноградов?

– Узнал я его, – веско сказал рассказчик. – Вылитый Вован! И глазки так же бегают, и пузечко розовое. А когда я ему рубль металлический сунул, окончательно убедился. Он его обнюхал и рыло скривил. Ты ж помнишь, Вован к баксам привык, когда ему рублями платили, с ним приступы бешенства случались. Но жадный был, иной раз выпаивать из него деньги приходилось. Без паяльника он с братвой и разговаривать не хотел! Вот и в этот раз, на базаре, посидел схарей недовольной, покривился чуть, видит, что баксов не будет, хвать рубль лапкой и за щеку!

– И где же он теперь?

Бандит радостно и победно заулыбался, сверкая фиксой:

– Купил я его! Теперь он у меня в клетке живет. Гнездо, подлюга, баксами выстелил, пшеницу только твердых сортов жрет, а рис ему только индийский подавай, длинненький такой. Вечерами приду домой, возьму клетку на колени, он на меня из‑за решетки глядит и попискивает. А я ему и говорю: «Что, Вован, несладко на шконке? Не, братила, от зоны так просто не уйдешь!»

– А на фиг он тебе? – удивился собеседник. – Ты что, хомяков разводить собрался? Бандит пожал плечами.

– Не знаю. А все‑таки приятно иметь ручного банкира, братан.

Борис Романович, независимо помахивая купленной в киоске газетой, прошел мимо них.

– Не он? – проявил бдительность владелец хомяка из банкиров.

Его напарник сверился с фотографией.

– Не, братан, у этого волосы длиннее и нос немного не такой. И одет этот в другие шмотки.

Спрятав фотографию, браток попытался как можно умильнее и нежнее улыбнуться приближающимся милиционерам, словно собирался заговорить с ними о погоде, рыбалке и прочих прелестях жизни. Дверь в офис была приоткрыта. Леночка, сосредоточенно выпятив губки, подрисовывала их специальным карандашом. «Ох разберусь я с тобой, – подумал Даосов. – Ладно, что спишь с бандюками, профессиональные тайны зачем им выкладывать?!»

Леночка словно почувствовала, что «мудрый сенекс» не в духе, и благоразумно убрала карандаш и зеркальце в сумочку.

– А вам уже звонили, – сообщила она. – Давид Абрамович по поводу тещи, из приемной мэра и этот… – она заглянула в блокнотик, – Бородуля. Грозил, что вы ему за сломанный палец по полной ставке заплатите. Вы что, действительно ему палец сломали?

– Несчастный случай на производстве, – отшутился Борис Романович. – Этот Бородуля, милая Леночка, работник ножа и топора. Романтик, понимаете ли, с большой дороги. Кстати, там, у входа, его товарищи вахту несут. Выгляньте, нет ли среди них ваших знакомых, милое дитя.

– У меня среди бандитов друзей нет, – гордо сказала Леночка, но в коридор все‑таки вышла. Вернулась она смущенная и притихшая. На Даосова верная сподвижница старалась не смотреть.

– Ты сказала, что из мэрии звонили? – поинтересовался Борис Романович. – Не сказали, чего хотели? А то ведь слышал я, что с ребенком у нашего мэра не все в порядке.