— Не думаю, что он откажется принять вас, когда вы остались одна.

Герцог имел в виду, что дед Иризы или другие ее родственники будут покорены ее красотой и умом. Он поражался ее мужественным поведением в таких обстоятельствах.

Хотя Ириза и не говорила ему об этом, но он понимал, что отец значил для нее все и теперь она потеряла былую уверенность и безопасность. Она была одинока в чужой стране, где не смогла бы жить самостоятельно.

Одно дело, думал герцог, быть дочерью миссионера и находиться под защитой святой миссии своего отца, и совсем иное — быть очень красивой молодой девушкой, едва достигшей зрелости, и пытаться жить самостоятельно, без, посторонней помощи.

Он содрогнулся при мысли о том, что может случиться с нею, и, задумавшись на секунду, сказал:

— Поскольку вам приходится возвращаться в Англию, я доставлю вас туда.

По ее изумленному взгляду было понято, что такая мысль не приходила даже ей в голову, и он подумал, что в отличие от Иризы никакая другая женщина, повстречавшись с ним, не позволила бы ему вот так просто уйти из ее жизни, не бросив даже прощального взгляда.

— Но… я не могу… просить вас… об этом, — сказала она.

— Почему же? — удивился герцог. — На моей яхте много места, и я готов подождать, пока вы упакуетесь и уладите ваши дела, и, конечно, похороните вашего отца.

Ириза сжала руки в замешательстве и сказала:

— Но я тем самым… навязываюсь вам, и я уверена, что вашим… друзьям… не понравится это… Но в создавшейся ситуации… мне трудно представить для себя иной выход.

— Тогда я предлагаю предоставить все это мне, — спокойно сказал герцог.

Впоследствии он понял, что его авторитетный тон облегчил все решения для Иризы как теперь, так и в дальнейшем.

Она послала слугу за бальзамирователями, а пока они работали, из соседних хижин пришли землекопы и гробовщик, ждущие указаний.

Он узнал, что в Луксоре в настоящий момент нет христианского священника, а если необходимо было провести службу, то обращались к отцу Иризы, возведенному в священнический сан перед тем, как стать миссионером.

Там было маленькое кладбище, которое выделил сам преподобный Патрик Гэррон для захоронения тех немногих христиан, которые приняли его веру.

Их насчитывалось очень мало, и герцог подозревал, что местные жители посещали его службы лишь из любви к этому человеку, а не потому, что он мог отвратить их от богов, которым они поклонялись с самого рождения.

Согласно восточным обычаям, герцог организовал похороны на следующий день рано утром, заплатив землекопам за работу ночью при лунном свете.

Затем он возвратился к Иризе и увидел, что бальзамирование покойного уже завершилось. Она опустилась на колени у кровати отца и, как ему показалось, молилась. Когда он появился в дверях, она поднялась на ноги.

Он взял ее за руку, и они стояли, глядя на спокойное и умиротворенное тело отца.

Патрик Гэррон был в чистой белой рубашке, руки его лежали перекрещенными на груди, и Ириза вложила в его пальцы только что расцветший цветок лотоса.

Герцог смотрел на цветок, и она сказала, будто читая его мысли:

— Это символ… любви и… вечной жизни. Папа… не умер, и когда-нибудь вы… встретитесь вновь.

Ее голос надломился, но она не плакала, и герцог успокоительно сжал ее руку.

— Я знаю, он хотел, чтобы вы думали так.

— Конечно, — ответила она. — Он всегда верил, что сама смерть ничего не значит… это лишь освобождение от тела, которое уже изношено и более не нужно.

Она произнесла это нежным певучим голосом.

Герцог увел ее из спальни обратно в гостиную.