— Да будет вам! — подал голос из другого закутка дядя Коля. — Лед еще ничего, как-нибудь на себе перетащим…

Я насторожился: как это — на себе?

— В бурлаки решил записаться. Ты, небось, тащить не будешь, — обрезал его Борис, — ваша бригада всегда в тепленьких местечках отсиживается…

— Успокойся, — раздался голос дяди Коли, — буду.

Я сидел на корточках и забыл, зачем хотел полезть в тумбочку. Так вот оно что значит! Завтра по слабому льду реки будут волоком тащить стальной трос. А я бы и не знал, если б не этот случайный разговор… Ну и ну!

За стенкой капало: даже к вечеру мороз уже не имел власти. Каждый день я обивал палкой огромные сосульки с краев палатки. За ночь они нарастали и оттягивали многострадальный брезент.

Вошел Борис. Провел рукой по жестким волосам, достал с полочки резиновый клей и принялся латать сапоги с высокими голенищами.

— Марф, посмотри-ка мои шерстяные носки. Не прохудились ли где?

Марфа чистила на завтрак картошку.

— Куда тебе их, теплынь такая на улице.

— А вода в Ангаре, по-твоему, теплая?

— Собираешься купаться?

— Ага.

Вечером я решил не приставать к Борису с вопросами, а утром попытался определенней разузнать у брата что-либо о месте работы. Но Борис, пробуя латки на резиновых сапогах, только буркнул:

— Отцепись.

На уроке географии я бросил на Коськину парту записку с предложением пуститься на поиски. Я в таких красках расписал это «мероприятие» на Ангаре, что у любого мало-мальски нормального человека глаза от удивления выскочили б на лоб.

Коська обернулся в мою сторону и покачал своей круглой головой: нет.

Гошка как назло в эти дни починял ограду возле дома. Конечно, мне ничего не стоило пойти и одному — чего бояться, — но с приятелем всегда веселее. И мне пришлось распроститься… Да, да, распроститься с одной из двух запасных батареек от карманного фонарика. Жаль, да что поделаешь!.. Вернувшись в палатку, я подарил батарейку Коське, и тот тотчас перестал сопротивляться. Хоть бы поломался немного для приличия. Так нет же…

В темных таежных овражках лежал тяжелый, усыпанный хвоей снег, а на открытых полянках журчали ручьи и, роясь, как кроты, в сугробах, скатывались к реке. В ноздри широко и откровенно бил запах сосновой смолы, размокшей коры и хвои. Следы сапог быстро наполнялись водой.

Местами, на прогретых солнцем взгорках, под ногами совсем по-летнему чавкала грязь. После длинной морозной зимы даже это хлюпающее чавканье было приятно.

Шли долго, выбирая дорогу поудобней. Скоро Коська устал, захныкал и потребовал отдыха. Затем минут через двадцать сказал, что дальше не пойдет: видно, заблудились, пора возвращаться.

— А батарейка, — крикнул я, — ты ведь поклялся, что не отступишь!

— Мало ли что. Я, может, нарочно.

— Нет, ты взаправду говорил. Нарочно не клянутся.

— А я играл, — ухмыльнулся Коська.

— В клятву не играют.

— А я играл.

— Знаешь, кто ты после этого! — закричал я, готовый стукнуть его.

— Можешь брать свою батарейку обратно. Я не дурак. Промочу ноги, заболею.

Вдали послышались голоса.