— Можешь брать свою батарейку обратно. Я не дурак. Промочу ноги, заболею.

Вдали послышались голоса.

— Они! — Я не посмотрел даже на приятеля и ринулся в чащобу.

Я не хотел быть обнаруженным и шел, прячась за деревьями. Однако скоро понял: опасаться нечего, монтерам не до меня.

На отвесном берегу у огромной деревянной опоры стоял человек. Он был высок, в полушубке. Двумя руками травил он с большого барабана трос, а семеро монтеров тащили его на плечах по реке. Они шли, упираясь в бугры и ямки во льду, поскальзывались и падали.

Барабан на козлах медленно поворачивался, визжа и вздрагивая, и человек в полушубке, очевидно, бригадир, все время придерживал его рукой.

Я подошел к самому берегу и присел за толстой лиственницей. Вздрогнул, услышав сзади шорох: за мной стоял Коська. Ага, побоялся тащиться домой один!

Ярко светило солнце. Свежо пахло тающим снегом. Мокрый лед на реке ослепительно, до рези в глазах горел, и почему-то казалось: вот-вот расползется он, как сопревшая материя, растает под сильными лучами, и река, широко разлившись и затопив прибрежные луга, легко и быстро помчится к океану, играя на солнце сверкающими гребешками волн.

И вдруг я отчетливо увидел Бориса…

Впереди шел какой-то человек и шестом ощупывал промоины, темные пятна слабого льда, что-то кричал людям и, огибая опасные места, они сворачивали то вправо, то влево. За ним с тросом на плече шагал коротенький человек в треухе, а метрах в семидесяти от него шел Борис в распахнутой стеганке. Он был рослый, широкий. Если первый человек ступал согнувшись, то брат держался прямо. На нем были резиновые сапоги с голенищами до пояса и круглая кубанка на голове.

Дальше через каждые пятьдесят метров, двумя руками ухватив лежащий на плече трос, шли остальные монтеры. У последнего — а это был не кто иной, как дядя Коля, — трос лежал почти на спине, и шел он согнувшись в три погибели.

— Борис, — прошептал я. — И не боится… а?

— А чего бояться? — засопел у плеча Коська. — Подумаешь…

— Пустить бы тебя туда! — зло сказал я и сплюнул.

Ух, как я был зол в эти минуты на Коську!

— Гляди, — горячо засопел он, — упал!..

Я замер. Человек, следовавший за Борисом, поскользнулся и животом плюхнулся на лед. Выпустил трос, поднялся, отряхнул с ватника жидкую ледяную кашу, взвалил на плечо ношу и, слегка хромая, пошел дальше.

Извиваясь, оставляя глубокий, протертый в рыхлом льду след, трос потянулся дальше. Правый берег темнел в километре от Левого. Монтеры не преодолели и трети пути. Потом упал дядя Коля, упал под трос. Высвободившись, пригнулся, накатил его на плечо и двинулся вперед.

Борису не повезло: он угодил в лужу. Сверкнули на солнце брызги. Сапоги разошлись в стороны, руки разбросались, точно брата распяли на льду. Однако он быстро вскочил на ноги, присел, стащил левый сапог и принялся выжимать портянку.

Тело мое свела судорога, когда я увидел, как на лед льется струя воды.

Пока Борис наворачивал на ногу портянку, надевал сапог, отряхивал стеганку и сбивал с ватных штанов ледяной студень, товарищи ждали его, отдыхали. Кое-кто, улучив момент, закурил. И опять трос пополз по реке. Лед чернел промоинами, местами из них выступала вода и на вершок заливала сапоги монтеров.

Временами трос цеплялся за торчащие льдины, и тогда ближний монтер клал трос на лед, бежал к льдине и отцеплял. Случалось, трос заворачивался баранкой, и его приходилось распрямлять.

Шли спотыкаясь, падали на руки, грохались на спину, ныряли бочком, ухались на колени, подняв фонтаны брызг, зарывались головой в студеное жидкое крошево.

Я уже и счет потерял падениям. Один Борис упал пять раз. Люди уходили все дальше и дальше.