Когда повернулся, пылинки все так же спокойно плавали в радужном воздухе, на бронзовых ручках двери играли блики, подтверждая идею эйдетизма, но старик пропал.

— Где ваш брат? — вспомнил он.

Ему сразу стало не по себе. Он даже забыл о клериканском борще.

— Вы ведь, наверное, не знаете, а он был разведчиком... Да... — Казалось, Вера Даниловна отвлеклась от его манипуляций с краном на одно-единственное мгновение. — В эту самую... в войну... — У нее была правильная, внятная речь для ее возраста.

— Каким разведчиком? — тупо спросил он, косясь на проем двери.

— Этим самым... иностранным. А вы не знали? — она удивилась.

Теперь на него смотрели влажные светлые глаза. Она, извиняясь, улыбнулась, словно просила прощение за немощность и неумение уследить за его действиями с краном.

— Нет, — ответил он и вспомнил, что старик всегда шествовал по двору прямо, целеустремленно и никогда не глядел по сторонам.

— А он почему-то имел вас в виду. — Теперь она снова все свое внимание сосредоточила на раковине. Протянула руку и удостоверилась в отсутствии капель. Обрадовалась: — Спать не дает, я ведь еще хорошо слышу...

Он с трудом отвлекся от двери и внимательно посмотрел на нее. У нее были ровные фарфоровые зубы и бескровное лицо.

Она протягивала монету.

— Спасибо, — сказал он и снова уставился на дверь. Желтый кружок металла сам по себе вращался в пальцах.

— Я вам сейчас что-то покажу...

— Стоит ли?.. — спросил он почему-то шепотом, как шестиклассник, чувствуя жуткое любопытство.

— Внуки... — Казалось, она одним движением скользнула туда, где только что стоял ее брат. Ей явно хотелось удивить Иванова. Он так и остался у мойки, пока она, потревожив пылинки, копалась в ящике стола. — Внуки все равно разорят. Кому это надо?! Накануне Инна разбила гитару... — Она замолчала, а он испугался, что она забыла, о чем надо говорить, — ...о Сашу, — коротко хихикнула, бросив на него веселый взгляд. — "Ты над нами издеваешься!" — кричит она мне. А я над ними издеваюсь, пожалуй, лишь тем, что долго живу. — Теперь она вещала в раскрытую тумбу стола.

— Странные у вас внуки, — согласился Иванов, не решаясь перешагнуть порог комнаты.

— Ты ж, наверное, не знал? — спросила она, меняя тон. — И я не знала. Он был скрытным. Одним словом, тяжелым человеком...

Слабый голос еле достигал его слуха. Все равно придется подойти. Отсюда она выглядела как прошлогодняя трава, запорошенная снегом. Волосы аккуратным пушком лежали на черепе.

— Не знал, — согласился он.

И тут же припомнил, что недели две назад слышал марш Шопена, и все понял. Тогда покорность тарелок совпадала с ее нынешними движениями головы на тщедушной шее. Он сделал два осторожных шага и заглянул. Обои в углах дверного проема, протертые до известки ее пальцами, а в углу стояло старинное пианино, заваленное книгами и журналами. Она тихо шелестела страницами на диване. Он все боялся, что старик появится снова.

— Вот, смотри, — артритные пальцы легли поверх фотографий.

Отвлекся и увидел.

— Это он. Не спрашивайте, какое у него звание, все равно не знаю. Проштрафился перед самым главным начальником. Не помню, перед кем уж, но проштрафился, поэтому и оказался здесь, в безвестности.

Военный в звании капитана. Фото было сделано после сорок третьего, потому что у военного на плечах блестели погоны. Широкие скулы и светлые пристальные глаза.

— Почему вы раньше ничего не говорили? — спросил он.

С этим человеком было трудно разговаривать. Он вспомнил окончательно. Старик, до последних дней сохранивший прямую спину и бодрую молчаливую походку.