— Трубка не любит болтунов, — говорил он, расставаясь на секунду с "данхиллом". — Здравствуйте, молодой человек.

Два слона и три секвойи в придачу. Курительная трубка — единственная ценность старого разведчика. Зауважал Иванова после того, как он его раскусил. Вместо старости от него пахло дорогим табаком. На быстрое откровение он не удосужился до самой смерти, не подозревая, что его сосед просто начитался Сименона и о трубке спросил наобум. Но оказалось, что трубка действительно подарена ему великим детективщиком. Это выяснилось из бумаг. Франция стала его второй родиной. Там он скрывался от всех, кого он интересовал. Но кого не опьянила победа? И он сделал ошибку, вернувшись.

— Он с меня слово взял. Это я для тебя нарушила. — Старушка снова улыбнулась. Пушок на ее голове встрепенулся свежим порывом воздуха из форточки. На прошлой неделе она просила его снять шторы. Он забыл. Намеренно.

— Спасибо, — ответил он.

Ему было совестно.

— Ничего, ничего. — Она стояла, как истукан, забывший, что надо делать. Показала свои искусственные зубы. Лицо озарилось улыбкой. — Ведь я ему завидую, — произнесла она вдруг так же, как минуту назад о нерадивых внуках, — заговорщически и вполне осознавая происходящее.

— В чем? — спросил он и тут же устыдился вопроса.

— Легкой смерти, — ответила она, — во сне...

Ее интересовало то, что когда-нибудь заинтересует и его.

— А... — протянул он.

Завидовать действительно было чему.

— Я тебе так скажу. — Она доверительно потянулась к нему, как, наверное, всю жизнь тянулась к внукам. — Он ведь никому ничего не рассказывал. Даже сыну...

— А где же сын? — спросил он.

— Не знаю, — простодушно ответила она. — Пропал. Я хочу взять грех на душу...

Он испугался за нее и чуть не спросил: "Зачем?"

— Я тебе дам его архив. Я думаю, тебе бы он согласился... Может, вы что-нибудь себе подберете для работ. Жалко сжигать.

— Спасибо, — сказал он и покосился на дверь — старик явно не возражал.

Он поднялся. Она проводила следом, швыркая тапочками по пыльным дорожкам. По прежнему аппетитно пахло клериканским борщом. Иванов почувствовал, как от голода у него свело желудок.

— Ну вы там... — сказала она, придерживая дверь.

— Да... — отозвался он вежливо.

— Ну вы там... — сказала она.

— Да... — сказал он.

— Вы там сами посмотрите...

— Да, — сказал он, — посмотрю.

VIII.

— Ты давно видела... — чуть не сказал: "сына?" — Диму?

Ночь провел за столом (Саския спала в соседней комнате, к рассвету машины почти стихли и с реки потянуло влагой), записи начинались сороковым годом и относились к периоду разведшколы, Берлин и Мангейм, служба в канцелярии военного министерства. От фронта спасала безупречная характеристика. С сорок четвертого — на нелегальном положении. Можно было только догадаться, что провала избежал чисто случайно. Не обозленный, но уверенный в жизни человек. Сохранить себя потомкам, кто об этом не мечтает? Тридцать лет трудился на благо родины. Тоже решил, что знает истину. Оказывается, еще в тридцать втором мог уничтожить того, кто начал великую бойню в Европе. Не разрешили. Дали взойти тесту, чтобы испечь из него свой пирог. Бедный разведчик даже объявил что-то вроде забастовки — молчал пять месяцев, а девять жил на Монмарте.

У себя написал всего лишь четыре строки и изменил три, но это стоило начатой главы, и он был опустошен и одновременно неудовлетворен, хотя такой ясности в себе давно не испытывал — ведь даже романы, которые ты пишешь, не принадлежат тебе, а забываешь ты их быстрее, чем они печатаются.