Было видно, что ей не хочется ни говорить, ни думать. Лесков не раз видал сестру в состоянии бессилия, похожего на оцепенение. Он знал, что Юлии нужно только выспаться, завтра она снова будет живой, хлопотливой, разговорчивой и заботливой. Он заторопился стелить постели, протянул посреди комнаты, от окна к люстре, простыню, заменившую ширму.
Лесков не удержался еще от одного вопроса:
— Кто тебе больше всех понравился из наших сегодняшних гостей? Правда, хорошие люди? Кроме Пустыхина, конечно.
Она медленно ответила, не раскрывая глаз:
— Да, все они хорошие. Лубянский — блестящий собеседник, с ним приятно. Павлов немного скучен. Зато он, наверное, добр, такие люди всегда добрые. И все-таки больше всех мне нравится тот, кого я больше всех опасаюсь, — Пустыхин.
На это Лесков ничего не ответил.
3
Пустыхин летел в Черный Бор, зная, что встретит там Лескова, что будут новые споры и, может быть, новые неприятности. Пустыхин был уверен в себе. Сейчас, после удачно спроектированного нового завода, имя его было известно не только специалистам: о нем писали в центральных газетах. Баскаев назвал на коллегии их проектную контору уже не «неделинцами», как именовал раньше, а «пустыхинцами»… Дело, однако, меньше всего сводилось к его личному возвышению. Пустыхин был уже не тот, с кем недавно столкнулся Лесков. Все развивалось в стране, он не мог отставать. Многое, на что еще год назад он обрушивался насмешками и от чего открещивался как от неосуществимого, теперь казалось ему естественным и приемлемым. Пустыхин не догадывался о собственном развитии. Другие тоже не открывали в нем особенных перемен: он разбивался не один.
Но Пустыхин помнил о столкновениях в Лесковым. Он понимал, что его противник спорил не только с ним и нападал не только на него — Лесков сражался против того уровня техники, который представлял собою Пустыхин. Такая дискуссия не могла ограничиться стенами кабинетов. И перевод в Черный Бор Лесков принял, конечно, затем, чтоб на производстве осуществить свои революционные планы. Пустыхин с нетерпением, интересом и тревогой ожидал встречи с Лесковым. Если бы Лескову в самом деле удались его начинания, это означало бы, что в прошлой их схватке Пустыхин был неправ, что бы о не ни писали в газетах, как бы его ни хвалили в министерстве. Пустыхин с удивлением ловил себя на такой странной мысли, запальчиво ругался: вздор какой, после всеми признанной победы один победитель сомневается в ней!
Но чем полнее Пустыхин знакомился с положением в Черном Бору, тем становился спокойнее. Нигде не было и следа осуществления обширной программы, на которой настаивал Лесков. На медеплавильном заводе налаживалась стандартная, давно освоенная в других местах автоматика, на обогатительной фабрике возились с одним маловажным технологическим переделом, на остальных предприятиях дремала старина. Шуму было много: как и везде теперь, в Черном Бору шумели об автоматизации, но Пустыхин привык больше присматриваться, чем прислушиваться, грохот литавр и барабанов его не оглушал. Смотреть было не на что. Одного проницательного взгляда во время обхода обогатительной фабрики оказалось для Пустыхина довольно, чтобы уяснить истинное положение вещей. Вместе с Пустыхиным шагал по площадке классификаторов Лубянский; начальник цеха деятельно наводил тень на плетень, густо все покрывал лаком. Пустыхин кивал головой, посмеивался, речи Лубянского были напрасны: новая техника в этом цехе являлась не рывком вперед, а провалом — это было для Пустыхина азбучно ясно. Противник его на бумаге, на чертеже заносился в облака, а на грешной земле, около действующих машин, оказался в нетях.
Пустыхин понял, что откладывать дальше неизбежную беседу с Лесковым уже не следует.
Скоро представился и повод для такой беседы. Они встретились в коридоре местного проектного отдела, куда Лесков пришел уточнить какие-то исправления в чертежах. |