Двоеглазов воскликнул:

— Не меньше миллиона?! Посреди года такую сумму? Да вы в своем уме, дорогой товарищ?!

На это Лесков ответил с глубокой убежденностью:

— В своем, Данил Семенович. Уж какой это ум, не знаю, но свой!

Двоеглазов негодующе фыркнул:

— Свой! А собственную работу черните!

Лесков тихо ответил:

— Я ничего не черню. Регуляторы в самом деле работают неважно.

— У меня другие сведения, — отрезал Двоеглазов. Он помолчал, потом снова заговорил, как всегда, безапелляционно: — Никакие разговоров о миллионе на новую тему, ибо темы еще нет. Будем писать в Москву доклад с просьбой ее утвердить вне очереди — можете в докладе хоть десять миллионов запрашивать. Пока начну авансировать понемногу, но не зарываться, ясно? — Он встал и пошел грудью на Лескова. Лесков тоже встал. — Вчера товарищ Савчук рассказывал о ваших новых планах, совсем иначе рассказывал, по-деловому. Вам у него учиться надо. — Он передразнил Лескова: — «Установленные регуляторы работают плохо, нужно к ним еще добавлять регуляторы». Да за одну такую формулировку влепят, и поделом. Напишем, как положено: установили регуляторы — первое крупное достижение, нужно добиваться следующего успеха, другие регуляторы внедрять. Соображаете разницу?

Лесков вышел от Двоеглазова смеющийся и веселый: первое укрепление было взято без особого боя, еще и похвалили, вместо того, чтобы обругать. На следующий форт — на самого Кабакова — он наступал уже без страха. Прорвавшись в кабинет вне очереди, Лесков положил на стол Кабакова телеграмму в две страницы на машинке. Кабаков в изумлении читал предписание от своего имени московскому представителю добиться сверх всяких фондов оборудования и материалов — всего тридцать восемь позиций без примечаний, в примечании еще семь пунктов. Он неодобрительно покачал головой.

— Беспорядок плодишь, товарищ Лесков. Ведь это что же, плюнуть на всякое плановое снабжение?

Еще недавно Лескова смутило бы такое осуждение. Именно этот аргумент, будто он отвергает плановую систему, выдвинул против него Баскаев, и Лесков отступил, не найдя возражений. Но с той поры прошло немало времени, Лесков познакомился с производством и знал, что оно вовсе не так застыло в своей плановой завершенности, каким его любят изображать. Это живой организм, производство, оно гибче и поворотливей сдавивших его норм, и задание, бывало, менялось на ходу, и планы спускали новые, и «беспорядок» можно было «плодить», если только он помогал делу.

Уверенный, что Кабаков знает все это не хуже, ёго, Лесков разъяснил с улыбкой:

— Иначе не выходит, Григорий Викторович. По плану нужно нам ждать следующего года. За это время мы горы перевернем. Придется рискнуть.

Кабаков тоже усмехнулся:

— Смотрите, чтобы горы ваши не родили мышь, бывает!

Он протянул Лескову подписанную телеграмму.

— Отправляй свое творение. Дадут мне нагоняй за него, не обижайся, честно поделюсь с тобой.

Таково было глубинное течение. А наверху разрасталась шумиха вокруг нескольких налаженных регуляторов. Автоматизированный передел стал популярен в Черном Бору. На верхней площадке появился корреспондент местной газеты, его отчет с портретами Лубянского и Закатова носил торжественное название: «Поступь новой эпохи» — и имел не менее выразительный подзаголовок: «Лиха беда — начало». Профсоюзные деятели теперь на каждом собрании говорили об автоматах, плановики вписывали внедрение автоматики в свои отчеты, бухгалтеры подсчитывали снижение себестоимости продукции от сокращения нескольких рабочих. По приказу начальника комбината на Лескова и группу его сотрудников пролилась крупная денежная премия: рычаги регуляторов приподняли заветный крючок — какую-то графу в каком-то поощрительном параграфе некоей важной инструкции по внедрению новой техники.