|
Множество мыслей и ощущений рождало в нем каждое слово горячего собеседника, тот даже догадаться не мог, в какую даль уводили его рассуждения, какие сложные представления они вызывали. Нет, не простой проситель явился к нему с жалобой — сама жизнь в лице этого молодого инженера вызывала его на дискуссию: в Лескове как бы воплотился образ новой обстановки. Как в нем забавно переплетено непонимание и наивность с вдохновенным порывом вверх! И как он, черт подери, уверен в своей непогрешимости, даже пропасти не видит, куда катится: замахиваясь на мелкие непорядки, готов, в сущности, по запальчивости отвергнуть все достоинства, достижения целой эпохи! Сергей Николаевич почувствовал жалость к Лескову: с этим юнцом справиться будет нетрудно — через час, опустив голову, он отступит; другие — кого нету здесь — куда покрепче! Он даст ответ сразу всем: ему и им, и своим собственным сомнениям.
Внезапным движением руки Сергей Николаевич оборвал речь Лескова. — Пустыхина я знаю лично, — сказал он негромко. — Вполне допускаю, что он может и пренебречь всей строгостью наших директив, он любит посмеяться над модными кампаниями. И верю, вы искренне озабочены, как полностью провести их в жизнь. Выспрашиваете, на чьей я стороне? Я на стороне Пустыхина. Лесков даже отшатнулся — так поразил его вызов, прозвучавший в словах Сергея Николаевича. А тот наслаждался: всего, конечно, мог ожидать его молодой спорщик, но не этого. Помолчав, Сергей Николаевич поинтересовался: — Вы диамат изучали, товарищ Лесков? — Да, конечно, — ответил сбитый с толку Лесков, — Однако не понимаю, какое это имеет отношение?.. — Очень большое. Диамат вы изучали, а рассуждаете, как метафизик. Вот вы говорите, установка… В последнее время слову этому придают презрительный оттенок: это, мол, очередная установка! Заранее осуждают любую директиву как бюрократическое предписание. А почему? Установки, говорят, не полностью совпадают с жизнью. Но разве они должны совпадать? Директиву ведь для того и дают, чтоб толкать жизнь вперед. Но Лесков уже оправился от неожиданности. — Простите, — сказал он настойчиво. — Я веду речь о конкретных фактах, а не вообще. Сергей Николаевич улыбнулся, лицо его, до этого вежливо-равнодушное, стало мягким и добрым, в глазах засветилось дружеское сочувствие. — Экий вы нетерпеливый! Двух минут не усидите спокойно, а я ведь вас слушал полчаса. Как, по-вашему, товарищ Лесков, директива эта — вводить комплексную автоматизацию — дана на месяц, на год или на большее время? — спросил Баскаев. — Я считаю, что эта директива — главный закон нашего технического развития, — ответил Лесков. — Она, конечно, дана не на год, а на все будущее промышленности — техника от достигнутого уровня уже не повернется вспять, к ручному труду. Сергей Николаевич довольно кивнул головой. — Вот-вот, тут и начинается у вас… Вы требуете немедленно полной автоматизации, а что вы оставите последующему развитию? Если бы можно было осуществить сразу все желаемое, то не было бы и дальнейшего прогресса. Нет, жизнь идет по своим законам. Формула дана на годы, но значение ее будет меняться с каждым годом. Сегодня термин «комплексная автоматизация» означает; только желание увеличить автоматизацию, между ним и реальной жизнью имеется разрыв. Завтра, лет через двадцать, комплексная автоматизация будет уже не директивой к действию, а обычной практикой промышленности. Вы понимаете разницу? Я согласен, что всегда необходимо добиваться максимально возможного, но я подчеркиваю: возможного! Вот почему я присоединяюсь к Пустыхину: он лучше ощущает реальную почву под ногами, чем вы. Лесков зашел слишком далеко, чтобы сдаться после первого возражения. |
