Смелые большие глаза девушки весело взглянули на замолчавших мужчин, звонкий голос проговорил общее ко всем: «Здравствуйте, товарищи!» Лесков с Закатовым отступили, открывая ей дорогу, а Селиков, радостно улыбаясь, выдвинулся вперед. Он тряс руку девушки, заслонял ее спиной от других и словно показывал всем, что у него особое к ней отношение и это особое отношение дает ему право держаться так, будто, кроме них двоих, никого больше не существует. И девушке, похоже, нравилось это: она не отнимала руки и дружелюбно улыбалась.
— Я вас ждал, Надя! — говорил Селиков с приятельской укоризной. — Вы обещали прийти утром посмотреть, как работают регуляторы. Нехорошо обманывать беззащитного человека!
— Не могла, Сережа: очень много было работы, — оправдывалась девушка. — А вы не такой беззащитный, вон у вас какие зубы, куснете — и сразу в клочья!
Селиков, довольный, захохотал. У него и вправду были великолепные зубы, он, улыбаясь, раскрывал рот — это придавало хищное выражение его красивому, уверенному лицу. Девушка, высвободив наконец руку, повернулась к другим. И сразу она преобразилась и повзрослела, по лицу ее пробежала тень, взгляд стал холодным.
— Товарищи, так же нельзя! — проговорила она с упреком. — Вы путаете всю флотацию. Вдруг хлынули массы пульпы, уровень в машинах поднялся. Я не знаю, что у вас тут делается, но мы так вести процесс больше не можем.
Ее глаза поочередно взглядывали то на одного, то на другого, а Лескову казалось, что смотрит она только на него и только к нему обращает свои упреки. И он хотел уже оправдываться, но его опередил Селиков.
— Пустяки, Надя! — небрежно сказал он. — Я демонстрировал своему начальству чувствительность регулятора, пришлось пустить немного воды.
Теперь девушка смотрела на одного Лескова, безошибочно выделяя его среди группы людей, хотя Закатов стоял впереди, был гораздо солидней и отлично мог сойти за начальника лаборатории.
— Значит, это вы? — проговорила девушка примирительно. — Против экспериментов не возражаю, но прошу и о наших интересах помнить. Вы не очень вольно действуйте водой, а то зальете нас снова. — Она повернулась к классификаторщику: — Дядя Федя, наладь на самый малый поток!
Дядя Федя вышел на помост, нависавший над самой лестницей. Приставив руки ко рту, он заорал:
— Колька, леший, черт, слышишь?
Откуда-то сквозь грохот мельниц донеслось слабое:
— Слышу! Чего орешь?
Дядя Федя крикнул еще громче:
— Сбрось, дьявол, нагрузку на мельницах тонн на двадцать! Баки забиты! Ну?
И снова снизу послышалось:
— Ладно! — и еще что-то, похожее на крепкую ругань.
Классификаторщик пощупал рукой жидкую пульпу и уверенно пообещал:
— Через десять минут будет в аккурате!
— Вот вам местная автоматика! — насмешливо проговорил Селиков. — Не электрическая, не пневматическая, а ругательная. Регулятор срабатывает без опоздания: кулак кверху, хорошее словечко вдогонку — и готово!
— Дело не в ругани! — сурово ответил Лесков. Ему было неприятно зубоскальство Селикова; тот из желания порисоваться превращал серьезные вещи в пустяки. И, вспомнив о споре с Закатовым и Селиковым, он обратился к девушке:
— Простите, вы, кажется, работник флотационного отделения? Скажите, какие регуляторы лучше работают: вот эти, пневматические, или те, что налаживает Селиков, электрические?
Девушка рассмеялась, словно Лесков сказал что-то очень смешное.
— Вы хотите поссорить меня с Сережей? — ответила она лукаво. — Товарищ Селиков слышать не может о пневматических приборах. — Она весело оглянулась на Селикова, тот ответил ей широкой ухмылкой, говорившей яснее слов: ладно, ладно, болтайте, у меня свое мнение. |