— Не твое дело, — отрезал Жорка. — Мои счеты, а ты лучше не суйся: сомнут и раздавят, даже мокрого места не останется. Понял? Мы — получатели, простые исполнители чужой воли, и за это имеем кусок хлеба с маслом. Завтра нам прикажут Леве ноги выдернуть, пойдем выдергивать, не спросив, за что, а если спросим, нам выдернут. А я не хочу на костылях скакать. Иди домой, выпей, закуси, переспи с какой-нибудь телкой. Образуется… привыкнешь помалу.

Фомин упал в кресло, обхватив голову руками. Было такое ощущение, словно у ног неожиданно разверзлась бездна. Юрка не знал статей Уголовного кодекса, но догадывался, что за дела, о которых говорит Жорка, по головке не погладят.

— Зачем ты все это сказал? — простонал он.

— Так ты сам начал, — недоуменно вылупил на него пьяные глаза Могильщик. — Сказал, что все про меня знаешь, ну я и… Да ты не переживай. Я тоже поначалу столько думал, что чуть не свихнулся. Витя просто на такие дела смотрит: «Если есть овцы с шерстью, то должны быть и стригали». Не будь только дешевкой, не трепани ему про нашу задушевную беседу. Обоим худо придется.

— Слушай, Жорка! — Фомин отнял ладони от лица. Мелькнувшая у него мысль требовала реализации, и помочь в этом мог Жорка-Могильщик. Немного поколебавшись, Юрка решился. — Слушай, меня сегодня к одному мужику посылали, бумаги носить с какими-то цифрами. Ты не мог бы узнать зачем?

— Мог, не мог… — скривился Могильщик. — Попробую. А зачем тебе? Тоже хочешь на них грязи нарыть?

— Для себя мне надо, — глухо сказал Юрка. — Кстати, Александр Михайлович тоже из этой компании?

— Не знаю, — Жорка закурил, веки у него слипались, чувствовалось, как он устал и хочет спать. — Правда, не знаю. Я с ним не ездил никуда, но с Витей, шефом нашим, он знаком. Ты с Витей поосторожней, он мягко стелет, да лежать потом долго и холодно будет.

— Чего же ты тогда рискуешь от него отступного потребовать?

— А я не ты и потребую не от него, — подводя итог нелегкому разговору, Жорка встал. — Шагай домой. И держи наши речи при себе, если хочешь башку на плечах сохранить. Про твоего мужика я постараюсь узнать, может, когда отплатишь такой же монеткой.

XXIII

Вот и поросший травой двор, Нинкины «жигули» у старого дровяного сарая. Дымок вьется над трубой, чуть тянет гарью еще не растопившейся как следует печи, а легкий ветерок от недальней речки пахнет медуницей и болотной сыростью. Поставив машину, Борис Иванович взял из багажника сумку со снедью — кто знает, догадается Нинка или нет, а так надежнее. Обтерев ноги о половик, вошел в сенцы, нашарил в полумраке дверь, ведущую в горницу.

Нинка сидела на корточках у печи, подсовывая в топку тонкие поленья. Огонь весело гудел, жадно охватывая и пожирая чуть постреливавшие от сырости дрова.

— Пгивет, — Усов поставил на стол сумку, с ревнивым чувством ожидая, как она встретит его, что скажет.

Она молча поднялась, закинула руки ему на шею, обняла, прижавшись сразу всем телом, потерлась щекой о плечо.

«У-у, кошка! — подумал Борис Иванович. — Змея! Опять затянет в омут, задурит голову. Нельзя поддаваться!»

— Ну ладно, ладно, — легонько отстраняя ее от себя, сказал он. — Разбери лучше сумочку, закусим.

Нинка мазнула его по щеке жаркими губами, начала доставать продукты, собирать на стол, болтая о разных пустяках.