— Что?

— Это часть договора, — пояснила Беверли. — Ты должен дать разрешение.

Одно из стекол витрины треснуло.

— Разрешаю, — проговорил я. — Делай, что нужно.

Беверли бросилась на пол, прижалась к нему щекой.

Губы у нее беззвучно шевелились. И я почувствовал, как что-то проходит сквозь меня. Ощутил летний дождь, услышал, как мальчишки где-то вдалеке гоняют в футбол, почувствовал, как пахнут на окраине города дикие розы и свежевымытые автомобили, и даже словно бы увидел, как светится вечером сквозь тюлевые занавески голубой экран телевизора.

— Что она делает? — поинтересовалась мамаша. — Молится за нас?

— Вроде того, — ответил я.

— Ш-ш-ш, — перебила меня Беверли, усаживаясь на полу, — не мешай слушать.

— Что слушать?

Что-то вдруг влетело в окно и, отскочив от стены, упало мне на колени. Это был предохранитель пожарного гидранта. Беверли заметила, что я недоуменно его рассматриваю, и виновато пожала плечами.

— Что ты сделала? — спросил я.

— Не знаю, — ответила она, — я же в первый раз.

Дым сгущался, заставляя нас лечь лицами вниз на пол — к счастью, все еще прохладный. Средний ребенок немецкой пары плакал. Мать обняла его и прижала к себе. Младшая дочка держалась на удивление спокойно. Она не сводила с меня больших голубых глаз. А вот ее отец был в отчаянии и наверняка уже готовился совершить что-нибудь героическое, но бессмысленное. Я прекрасно понимал, что он чувствует. Оставшиеся стекла витрины тоже полопались, на меня сверху посыпались осколки стекла. Я вдохнул, закашлялся от дыма и вдохнул его еще больше. Мне вдруг стало не хватать кислорода. Я понял, что это значит — я погибаю.

И тут Беверли засмеялась.

И внезапно вокруг как будто настал солнечный воскресный день под ослепительно голубым небом. Запахло нагретым пластиком и пылью — это детский надувной бассейн вытащили из летнего сарая. Дети, кто в купальниках, а кто и в трусах, бегают вокруг и подпрыгивают от нетерпения. Отец с красным от натуги лицом надувает бассейн, мать кричит ему, чтобы был осторожнее, а шланг уже протянут в кухню и надет на кран с холодной водой. Вот он издает булькающий звук, и дети завороженно смотрят на его отверстие…

Пол под нами начал вибрировать, и я едва успел подумать: «Что за черт», как вдруг на южную стену магазина обрушилась сплошная стена воды. Дверь резко распахнулась. Я не успел ни за что ухватиться — меня подняло мощной волной и шарахнуло о потолок. Ударом вышибло воздух из легких, и я вынужден был закусить губу, чтобы не сделать рефлекторный вдох. В какой-то момент я проморгался и увидел Беверли — она расслабленно лежала на воде в окружении обломков и осколков. А потом вода схлынула, так стремительно, что я больно ударился о пол.

Отец семейства оказался сознательнее и проворнее — он ухватился за шкаф, придерживая другой рукой своих. Немцы заверили меня, что с ними все в полном порядке. Недовольны были только двое младших — они хотели повторить. Беверли, стоя посреди магазина, победно взметнула вверх руку, сжатую в кулак.

— Оп-па! — воскликнула она. — Пусть-ка Тайберн так попробует!

Эйфория придала Беверли столько сил, что мы даже смогли проводить наших немцев до ближайшей машины скорой помощи. Судя по тому, что я увидел, когда мы вышли, волна, вызванная Беверли, поднялась откуда-то из центральной части рынка и, выплеснувшись наружу, залила площадь у церкви слоем сантиметров в десять. По моим прикидкам, Беверли разом нанесла городу ущерб, четырехкратно превышающий убытки от погромов. Но вслух я об этом говорить не стал.