— Беверли, — скомандовала она, как будто не замечая моего присутствия, — ты очень крупно попала. Быстро в машину.

Вздохнув, Беверли поцеловала меня в щеку. Потом встала и подошла к сестре. Я тоже кое-как поднялся, преодолевая боль в расшибленной спине.

— Питер, — проговорила Беверли, — это моя сестра Флит.

Флит окинула меня оценивающим взглядом. На вид ей было лет тридцать с небольшим, и у нее была очень спортивная фигура: широкие плечи, тонкая талия, мощные округлые бедра. На ней был твидовый пиджак поверх черной рубашки поло. Коротко подстриженные волосы топорщились густым ежиком. У меня возникло странное ощущение, что я ее уже где-то видел. Так бывает, когда смотришь на какого-то не очень известного актера и никак не можешь вспомнить фамилию.

— Была бы очень рада познакомиться с вами, Питер, но сейчас не время, — сказала Флит. И добавила, адресуясь Беверли: — Садись в машину.

Беверли послушалась, грустно улыбнувшись мне напоследок.

— Подождите-ка, — сказал я, — я вас где-то видел.

— Вы учились в одной школе с моими детьми, — ответила Флит, садясь в «Ренджровер». И, едва захлопнув дверцу, принялась кричать на Беверли. Слышно было плохо, но слова «безответственная девчонка» я разобрал. Беверли, заметив, что я смотрю, закатила глаза. Я задумался, каково это — расти в окружении такого количества сестер. Наверное, было бы хорошо, если бы и меня кто-нибудь вот так же увез на «Рендж-ровере», пусть даже и ругался бы всю дорогу.

У лондонских беспорядков есть одна странная особенность — вне их границ жизнь идет так, будто ничего не случилось. Ковент-Гарден выгорел почти полностью, и это было очень плохо. Однако плюс состоял в том, что центральные станции метро и улицы, по которым ходят автобусы, почти не пострадали. Было темно, я вымок до нитки, путь в «Безумие» по-прежнему был для меня закрыт, а о том, чтобы провести еще одну ночь в кресле у Найтингейла в палате, я даже думать не хотел. Поэтому решил поступить так, как поступают все, кому некуда идти, — они возвращаются в то единственное место, где им всегда откроют дверь.

Вот только в метро я спустился напрасно. Вагоны были забиты — народ возвращался домой из ресторанов, кафе и театров. Даже в такой поздний час здесь было душно и тесно, но вокруг меня — мокрого, оборванного, да еще к тому же цветного — образовалось некое подобие свободного пространства.

Спина болела, нога тоже. Я устал и чувствовал, что что-то упустил. Никогда я не доверял полицейскому «нутряному чутью». Я не раз наблюдал, как работает Лесли, и всегда, когда она что-то угадывала по наитию, мне казалось, будто она просто заметила что-то такое, что я упустил из виду. Тщательнее раскапывала информацию по делу, лучше анализировала. И если я собирался спасти ей жизнь, то сейчас должен был делать то же самое.

На станции «Годж-стрит» вошла очередная толпа народу. Стало еще жарче, зато одежда на мне начала наконец сохнуть. Парень в коричневых брюках и голубом пиджаке подошел и встал рядом со мной, у межвагонной двери. Так близко, что мне было слышно ударные в металлических наушниках его айпода. Я снова начинал сливаться с толпой, и это меня успокаивало.

Ни одно упоминание о выходцах, попадавшееся мне на глаза, не давало точной информации о том, как и почему обычный призрак приобретает способность вытягивать магическую энергию из других призраков. Теория о сущности призраков, на которую опирался я, гласила, что они представляют собой копии характеров когда-то живших людей. И эти копии каким-то образом сублимировались в магический остаток, оседающий на материальных телах. Этот остаток и есть вестигий.