— Уж теперь-то, — сказал я, — вам не миновать трех ступенек.

Панч весь обмяк и, как мне показалось, смирился. Но потом затрясся в моих руках, и я сперва подумал, что он плачет. Нет, наоборот: его тело содрогалось от смеха.

— Думаю, это будет несколько затруднительно, — проскрипел он. — Взгляните — по-моему, город кончился.

Оглядевшись, я понял, что он прав. Мы забрались слишком далеко. Не было больше никакого Лондона — только ветхие хибары, да на севере высился деревянный частокол, окружающий римский форт. Вокруг не видно было ни одного каменного строения — зато ощущался запах свежей дубовой древесины и горячей смолы. Только одна часть пейзажа казалась знакомой — мост метрах в ста от нас. Сработанный из прямоугольных брусьев, он больше всего напоминал рыбацкий мосток, вообразивший о себе невесть что и в порыве энтузиазма протянувшийся до другого берега реки. На полпути к нему собралась какая-то толпа, и солнце ярко блестело, отражаясь в медных доспехах римских легионеров. За солдатами стояла кучка каких-то официальных лиц — в белоснежных тогах, явно надетых по особому случаю. Со стороны за ними наблюдала пара дюжин простых людей в штанах из звериных шкур и ожерельях из медных нитей.

И тут я понял, что именно мне пыталась сказать Мама Темза.

Панч, похоже, тоже все понял — он яростно сопротивлялся всю дорогу, пока я тащил его по мосту к облаченным в тоги чиновникам. Они тоже были отголосками прошлого, воспоминаниями, застывшими в энергетической материи города. И не шелохнулись, когда я швырнул Панча на колени перед ними. В школе мы проходили историю Римской империи в пятом классе, поэтому учили не особенно много дат, зато постоянно делились на группы и разыгрывали сцены из жизни людей времен Римской Британии. Благодаря этому теперь я сразу узнал местного первосвященника — по головному убору с пурпурными полосами. А еще я мог узнать его по лицу, хотя оно сейчас было гораздо моложе, чем когда я видел этого человека во плоти. Да, на этот раз он был гладко выбрит, и черные волосы свободно спадали на плечи, но я все равно его узнал — ибо видел у истока Темзы, возле изгороди. Передо мной был Отец Темза, только молодой.

И мне вдруг стало ясно очень многое.

— Тиберий Клавдий Верика, — позвал я.

Медленно, словно человек, которого потревожили посреди сладких грез, Верика повернул ко мне голову. При виде меня его лицо расплылось в широкой улыбке.

— Похоже, вы — дар, который послали мне боги, — сказал он.

— Помогите мне, Отец Темза, — попросил я.

Верика взял из рук ближайшего легионера копье-пилум — тот вообще никак на это не среагировал — и протянул мне. Запахло свежей буковой древесиной и мокрым железом. Я знал, что должен сделать. Занес тяжелое копье — и медлил, не решаясь ударить. Панч заорал, завизжал своим странным, высоким и хриплым голосом:

— А как же Лесли, прелестная маленькая Лесли? Когда у вашей милой Лесли развалится личико, вы ее не разлюбите?

Это не человек, мысленно проговорил я и вонзил пилум в грудь Панчу. Крови не было, но я потрясенно ощущал, как острие вспарывает кожу, пронзает плоть и, наконец, входит в деревянные доски моста. Неупокоенный дух бунта и разбоя был пришпилен к деревяшке, словно бабочка под стеклом.

А еще говорят, будто современное образование — пустая трата времени.

— Я просил реку о жертве, — сказал Тиберий Клавдий Верика, — и мы ее получили.

— Мне казалось, римляне не одобряют человеческие жертвы, — заметил я.

Верика рассмеялся.

— Римлян, — сказал он, — здесь еще нет.

Я огляделся.