— Вот орут, спасу нет! — раздраженно проговорил Арнольд.

— Что ж, май — брачный период, — откликнулся сидевший напротив Алексей Смирнов.

— Конец мая, пора бы уж угомониться… И вообще, у кого брачный период, а у кого замороченный…

Алексей не отреагировал на реплику. С деловым невозмутимым видом он проглядывал ежедневник.

— Что молчишь-то?

— А что говорить?

— В больнице был?

— Да, только что оттуда, вы же знаете.

— И как он?

— Да ничего. Врачи говорят, все идет нормально. Ест нормально, стул, моча…

— Что ты мне про мочу! Я тебя о другом спрашиваю! О его моральном состоянии.

— Ну… мне кажется, он еще в шоке. Не очень адекватен. Смеется, радуется, что жив остался.

— Смеется, говоришь? А мне вот не до смеха. Я сам в шоке! Ты же и меня мог…

— Не мог! — строго оборвал его Смирнов.

— Да? Я же сзади сидел! А если бы осколки в меня…

— Шеф, я вам уже несколько раз объяснял, что взрыв был строго направленного действия, — терпеливо и медленно, словно старому маразматику, объяснял Смирнов. — А это значит, что рвануло именно там, где и должно было рвануть. И вас даже пылью с его сапог не задело. И не могло задеть!

— Все равно… Я испытал такой ужас… Нет, ты не должен был подвергать меня такому стрессу! Можно же было взорвать, когда я вышел из машины!

— Нельзя было. Из машины первым выходит охранник, вы это прекрасно знаете. И потом, если бы взрыв прогремел в ваше отсутствие, он мог бы догадаться, что вы решили его устранить.

— Как? — Трахтенберг даже перегнулся через стол, глядя на Алексея. — Как он мог бы догадаться, если бы он был мертв?

Смирнов крутанул в руке авторучку, улыбнулся.

— Вот если бы он был мертв, могло достаться и вам! Выла рассчитана такая сила взрыва, которая гарантировала вашу безопасность, но не гарантировала гибель Григория.

— А что она гарантировала?

— Что он останется калекой. Разве этот вариант хуже? Мне кажется, как мера наказания — даже лучше. Одноногий Григорий в ментовку с признаниями не побежит.

— Это почему же? Чего ему терять?

— Жизнь. Потеря ноги срока за убийство не отменяет. А сидеть у Хозяина калекой, без поддержки с воли — это труба. Аллес капут.

— И что мне теперь с ним делать прикажешь? Отправить в дом инвалидов для киллеров-ветеранов?

— Ну почему… Оставьте его на работе. Его через пару недель выпишут.

— Уже? Через две недели?

— А что? Организм молодой, культя заживает хорошо. Я беседовал с врачом, он так и сказал: еще две недели, не больше.

— И куда я его через две недели суну?

— А на базу его киньте. Пусть девок стережет. Как главный евнух.

— Ха-ха-ха… О-хо-хо, ну ты даешь… Ох, рассмешил… Ну не могу…

Смирнов, улыбаясь, пережидал пароксизмы смеха.

— А что? Вообще-то, это мысль, — уже серьезно произнес Арнольд. — Будет мне благодарен по гроб жизни, что не выкинул его… Как там баба его, нашлась?

— Нет.

— Кто ж за ним ухаживал?

— Сестра. У него сестра родная есть. Она и ухаживает.

— Понятно. Нужно будет заплатить ей, что ли…

— Сделаем!

— И вот что.