— Порнофильмов? — изумляется она. — Разве их у нас снимают?

— У нас снимают все, что пользуется спросом. Поэтому предложение такое: я беру тебя на контракт в порнофильмы.

— И их буду? показывать по телевизору? — пугается Маша, на мгновение вспомнив Сергея.

— Ну что ты! Конечно нет! Это снимается только на кассеты.

— Но… Я… Не умею.

— Ты все умеешь. А тому, чего не умеешь, мы тебя научим.

— Кто — мы?

— Я и мои друзья.

— Ты хочешь, чтобы я спала с твоими друзьями?

— Почему нет? Отчего не угостить их такой вкусной конфеткой? Они тебе понравятся. Они тоже любят всякие… штучки.

— А если я откажусь?

— Деньги на обратный билет и колодец в Московской области. Или пруд с лягушками. Что больше нравится.

— Но… Как же… Я же тебе нравлюсь! Почему ты не хочешь оставить меня для себя?

— Милая! Ты мне, безусловно, нравишься. Но здесь и сейчас. Я выйду на улицу и забуду о тебе, потому что у меня куча дел, семья, друзья. И потому, в конце концов, что ты не одна такая вкусная конфетка. У меня их целая коробка, ха-ха. Все, что я тебе предлагаю, это устроить тебя в этот шоколадный набор. И ничего более. Но там, внутри коробки, хорошо, уверяю тебя. Там тепло, сытно, уютно. Ты будешь сниматься в кино, будешь встречать меня и моих друзей. Будешь жить в веселой компании ровесниц, ни в чем не нуждаясь. И будешь зарабатывать деньги. Они будут идти на твой счет. Когда контракт закончится, ты будешь свободной, обеспеченной женщиной. Девушкой, известной в узких кругах. Возможно, тебя пригласят в легальное кино. Почему нет? Вон, Чиччолина в свое время даже стала членом парламента.

— То есть, ты приглашаешь меня в публичный дом? — очень спокойно спрашивает она.

— Ну… если хочешь, назови это так. А вообще это закрытый клуб для избранных. Твоя роль — это роль гетеры, а не публичной девки, если ты улавливаешь разницу.

— Я улавливаю. Значит, ты украл меня со свадьбы, чтобы засунуть в публичный дом?

— Мы уже проходили эту мизансцену. Да, если угодно, то в публичный дом. И я не собираюсь тебя никуда засовывать. Очнись и послушай: я взял тебя, чтобы снимать в рекламе. Оказалось, что ты для этого не пригодна. Я видел на свадьбе веселую, раскрепощенную, уверенную в себе женщину. А что я увидел на пленке сегодня? Убогое, заплаканное, зажатое создание, жертву репрессий. В моей рекламе такие героини не нужны. Я не рекламирую концентрационные лагеря. Ты не прошла кастинг. Разве я в этом виноват? Я предлагаю тебе другую работу. А мог бы попросту вышвырнуть за порог.

В этом месте, как она потом вспоминала, она заплакала, горько, как девочка, обманутая взрослыми. Он протянул ей салфетку.

— Ну-ну! Перестань! Москва слезам не верит.

— Скажи, — сквозь слезы спросила она, — а тот ролик, который мы сегодня снимали, он что… В помойку?

— Почему? В конце концов, кое-что получилось. Может быть, я запущу его на первый канал.

— Значит, меня увидят по телевизору? — немного оживилась она.

— Тебя будут видеть по сто раз на дню, если ты согласишься на мои условия. От проката этой рекламы ты будешь получать свои проценты. Но если ты не умная девочка, а полная дура, ты не получишь ничего, кроме билета в обратный конец.

Потом он усадил ее на колени, стал утешать, вытирать слезинки, целовать заплаканные глаза, убаюкивать, уговаривать…

Она успокоилась и подписала контракт.

Глава 29

ТРУДОВЫЕ БУДНИ

Арнольд Теодорович сидел у стола, нервно барабаня костяшками пальцев по его поверхности.