— Информацию принес какую-нибудь?

— Ну, в общем, нет.

— Так за каким чертом ты там сидел? — взревел Турецкий.

— Ну не совсем, чтобы не принес… Они, конечно, про заказчика преступления ничего не знают. Вообще, Николай говорит, что покойный брат, водила Трахтенберга, никогда ничего о своей работе не рассказывал. Что вся эта работа была обставлена с жуткой секретностью. Якобы Шатров давал подписку о неразглашении и все такое… И проговорился Николай, что Трахтенберг жутко боялся покушения. Что Семен, мол, никогда заранее не знал, куда ехать за шефом: то ли домой, то ли в офис, то ли в его публичный дом.

— Как-как? Куда? — изумился Турецкий.

— В публичный дом.

— Это что же, он по девкам публичным ходил? — не поверил Грязнов.

— Нет! Это прозвучало так, что, значит, дом терпимости принадлежал самому Трахтенбергу. Жена брата, она болтливая такая хохлушка, да еще и выпила…

— В твоей компании, — не удержался Турецкий

— …Так она прямым текстом подтвердила, что, мол, был у Траха— это они его так называли, публичный дом. Она еще добавила: «что там эти девчонки из телика».

— Из какого телика?

— Я-то откуда знаю! Этот брат покойного, он так потом распсиховался, что я еле ноги унес. Чуть диктофон не выронил!

— Так ты с диктофоном был? Запись сделал?

— Ой! Забыл совсем! Вот же она!

Фонарев полез в карман, извлек черную пластиковую коробочку.

— Ну ты, Шурка, даешь! — только и вымолвил Турецкий. — Включай!

— Сейчас, сейчас, Сан Борисыч, — засуетился Фонарев.

В комнате установилась тишина. Все трое пододвинулись к диктофону.

— Что там за музыка? Не слышно ничего! — злился Турецкий.

— Это у них Синатра пел. Не мог же я сказать, чтобы выключили, — шепотом оправдывался Фонарев.

— Молчи! — цыкнул Грязнов.

— Вот! Вот оно!

С пленки послышался нетрезвый голос Фонарева:

«— А что же они не остались посидеть? Товарища добрым словом помянуть?

— Так чтобы разговоров лишних не было. Вопросов-ответов»

— отвечал также весьма нетрезвый женский голос.

— Это Алена, жена брата, — пояснил Фонарев. На него шикнули.

«— Это про публичный дом, что ли?

— Да! И про это! Нам-то Сенька рассказывал…

— Что он тебе рассказывал?»

— Во! Это брательник его, Николай. Слышали, как заорал? — опять вставил ремарку Шура.

— Заткнись! — зашипел Турецкий.

«— Так… Как што, коханый? Про девчонок с телика… Он же их прямо с экрана и туда…

— Ты че? Бредишь что ли? Выпила лишку, так иди спать! Пошла, пошла.

— Ты че? Я тебе кто? Че я такого сказала? Товарищ и так знает. Он же сам сказал. И ты первый начал!..»

Мужчины дослушали запись до конца, молча посмотрели друг на друга.

— Ладно, Шура, ты домой дуй, отсыпайся. Если бы не эта пленка, выговор тебе был бы обеспечен!

— А так?

— А так тоже обеспечен. Пить не нужно на боевом задании, — как бы строго произнес Турецкий. Глаза его смеялись.

— Ага! Понял, Сан Борисыч! — расплылся Фонарев.

— Исчезни с моих глаз!

— Уже исчез!

Дверь захлопнулась. Друзья остались вдвоем.