«Если дело только в том, что кто-то там что-то написал на доске, — сказал Стоукс, — то это случалось со многими учителями. И тот, кто пишет это, не менее несчастен, чем люди, которых он оскорбляет». Но Стоукс ошибался. Дело было не в словах, написанных на доске.

Стерев написанное на доске, Том не избавился от проблемы. Надпись возникала там с постоянным упорством. Том подозревал, кто это делает, но у него не было доказательств. Ему даже казалось, что иногда кто-то из школьников стирает надпись до его прихода, чтобы он ее не увидел. В конце концов виновник был разоблачен и без какого-либо расследования с его стороны. Однажды после урока два ученика сказали ему имя этого мальчишки — его он и подозревал.

Он был вполне нормальным четырнадцатилетним школьником, немного замкнутым, но способным. Некоторое время назад он без всякой видимой причины стал относиться к Тому враждебно. Том задержал мальчишку после урока и предъявил ему обвинение. Сначала тот отрицал все, но все же не выдержал и частично сознался. При этом он почему-то упрямо утверждал, что писал эти гадости лишь однажды, — хотя Том собственноручно стирал их с доски шесть или семь раз. И только после того, как Том пообещал, что не станет рассказывать об этом его родителям, мальчик объяснил свое поведение. Он был отчаянно влюблен в Келли Макговерн, ученицу четвертого класса, в котором Том преподавал английский и литературу. А Келли, как с удивлением услышал Том, была страстно увлечена им самим. В результате мальчишка стал патологически ревновать ее к учителю.

Том поступил великодушно и отпустил парня с миром, предупредив, что в случае повторения инцидента тот так легко не отделается. Он объяснил ему также, что школьницы часто увлекаются тем или иным учителем и, как бы то ни было, он, Том, любит свою жену и не интересуется ученицами.

Нет, вовсе не из-за этих надписей он оставил школу.

Когда Том открыл глаза, он увидел в саду женщину под покрывалом.

Она стояла под другой оливой, защищавшей ее от яркого солнечного света. Всего в нескольких футах от него находилась та самая арабская женщина, которая неотступно следовала за ним по всему Иерусалиму. Но на этот раз она выглядела по-другому. Вместо коричневого тряпья на ней было белое платье, покрывало тоже было новым — из тонкого серого полупрозрачного материала. Солнце, отражавшееся от ее белой одежды, почти ослепляло его. До него невидимой лентой донесся все тот же пряный запах. Том хлопал глазами и молчал. Она стояла в ожидании под деревом — не какой-нибудь фантом, а реальная женщина из плоти и крови. Она сделала Тому знак, чтобы он следовал за ней, и стала удаляться в глубину сада. Том пошел за ней.

Она пробиралась между древних олив, и листва деревьев начинала трепетать при ее приближении. В воздухе струился запах бальзама, поднимавшийся из трещин в иссохшей почве и наполнявший сад. Неожиданно женщина остановилась, поджидая его, и он испытал ощущение, будто вся вселенная сосредоточилась в том узком пространстве, где они находились. Женщина двинулась к нему, раскинув руки, а ее пряный запах словно парализовал его. Она подняла покрывало, но лицо ее при этом оставалось в тени. А затем она поцеловала его в губы. Он почувствовал, как ее язык проникает ему в рот, и в тот же миг женщина исчезла, а вместо нее осталась большая пчела, которая заползла в его полураскрытый рот и ужалила в нижнюю губу.

Тома охватила паника, он почувствовал, что сейчас упадет, и… проглотил пчелу. Кашляя и задыхаясь, он, не разбирая дороги, кинулся к пещере, где сидел монах-францисканец.

22

— Так, теперь нужен лед, надо сосать лед, — приговаривала Шерон.

В ней проснулся инстинкт еврейской матери, спасающей своего ребенка. Она смочила отек на губе Тома слабым раствором соды и стала пересыпать кубики льда из ванночки в стакан. Она встревожилась, когда Том сказал, что его горло распухает.