– Мы не делаем ничего дурного.

Продолжая угрожать Малко оружием, он жадно смотрел на Симону Энш. Высокий обошел Малко и подошел к дивану.

– Посмотри на красивую девочку, – смеясь, сказал он по-креольски.

Медленно его толстый черный указательный палец прошелся по позвоночнику Симоны, дошел до ягодиц. Вскрикнув, молодая женщина перевернулась, ее лицо было искажено ненавистью. Ее ногти вцепились в щеку макута, и тот инстинктивно отступил...

– Мы еще увидимся, – пригрозил он.

Оба тонтон-макута вышли. Малко кипел от ярости.

Это тоже входило в тактику Амур Мирбале. Спрятав голову, Симона Энш рыдала.

Малко молча оделся.

– Невероятно, – прошептала она, – здесь полно негров...

Они сидели на террасе одного из самых элегантных, конечно, по меркам Петионвиля, ресторанов «У Жерара Бальтазара», находящегося в глубине разбитой улицы. Действительно, метисы встречались редко. Малко внутренне рассмеялся: весьма неожиданное замечание в устах девушки, считавшей саму себя негритянкой... Откуда еще ждать проявления расизма? Притом, что последнего европейца гаитяне съели еще двести лет тому назад...

Малко хотелось расслабиться, выпить, смеяться.

Молодая метиска была восхитительна в белом платье из легкой ткани, плотно облегавшем ее фигуру, с большими сережками, слегка накрашенная. Несмотря на жару, она была в колготках, что было высшей степенью элегантности на Гаити...

Они залпом осушили по три ром-пунша. Глаза молодой женщины блестели, а Малко был настроен чуть более оптимистично.

– Раньше негры не посещали такие заведения, – вздохнула она, – но со времен Дювалье их можно увидеть повсюду. Посмотрите на них: они ужасны. Спокойно еще только в Белвью, куда они пока не осмеливаются показаться...

А ведь еще ее мать была черной, как головешка... От дуновения ветра она вздрогнула, а под легкой тканью платья обрисовались ее соски. Перехватив взгляд Малко, она покраснела.

– Вы, наверно, считаете меня распущенной, – сказала она, – но я так рада, что нравлюсь вам. Если бы только вы могли увезти меня отсюда. Я стану вашей самой преданной рабыней...

Малко ограничился тем, что только поцеловал ей руку, не беря на себя иных обязательств: он представил себе выражение лица Александры, когда он вернется с Караибов с такой рабыней, как Симона. Вряд ли это укрепит их союз...

Им принесли счет, и он оставил на столике десять долларов. С застенчивостью юной девственницы Симона положила свою руку на его.

– Мне хочется пойти в кино, – призналась она, – в Драйв-ин, там показывают «Историю любви».

Вдоль дороги Дельмас было три или четыре кинотеатра типа «драйв-ин», что составляло гордость гаитян. Совсем как в Соединенных Штатах. «Почему бы и нет?» – подумал Малко. На два часа это отвлечет его от забот.

Выйдя из ресторана, он не торопился, чтобы дать время людям Амур Мирбале догнать их. Он надеялся, что тонтон-макутам понравится «История любви».

Из кино они сразу вернулись домой, но Малко не мот уснуть: он безнадежно пытался найти способ, как уехать с Гаити, а если можно, то вместе с Симоной Энш. Никакой возможности он не видел. Единственный выход – перестрелять трех следивших за ним тонтон-макутов. Это было не так уж и сложно. Но что потом?

На его поимку Амур Мирбале бросит всех своих людей.

Аэропорт, набережные, все дороги, ведущие к доминиканской границе, сильно охранялись. А гаитяне слишком боялись дювальеристов, чтобы прийти им на помощь, особенно европейцу, чужаку.

Оставалась только хрупкая надежда на Берта Марнея, ведь он тоже боролся за спасение собственной шкуры.