Хлопанье крыльев моего пульса сделало паузу. Булавки и иголки пронзили напряжение в картине, но я сфокусировалась, это как держать маятник над столом в бабушкиной кухне и искать внутреннее ощущение, которое заставило бы его ответить на вопросы.

     Я не могла достаточно насмотреться на нее. Она легко дышала и убрала выбившийся завиток тыльной стороной руки, она держала малайку так легко, как нож для масла. Она была такой грациозной. Я видела, как через бинокль, что ее ногти были обгрызены.

     Как мои.

     Она выглядела такой молодой. На картинке, которую папа носил в бумажнике, тени в ее глазах были темнее, и она казалась старше. Прямо сейчас она выглядела, ну, подростком.

     Каждая маленькая девочка думает, что ее мама — самая красивая женщина на свете. Моя мама была самой красивой. Она действительно была самой красивой.

     Ее насмешливый взгляд превратился в твердое выражение, рот и брови немного сморщились.

     — Я чувствую себя идиоткой, застрявшей здесь. Почему мы не можем тренироваться внутри?

     Лицо Кристофа было непроницаемым, но он был напряжен. То, как напряглись его плечи, в какой позе находились его ноги — все это сказало мне о напряжении.

     — Солнечный свет делает тебя хорошенькой. Опять первое положение. Сконцентрируйся, Элизабет.

     Она закатила глаза и отвернулась.

     — Хочу, чтобы ты называл меня Лиз.

     — Даже не мечтай об этом.

     Он казался все таким же — наполовину насмешливым, легким и саркастичным. Но что-то в его тоне заставило меня посмотреть на него, и только на мгновение его лицо было обнаженным. Он трансформировался, клыки касались губы, а его волосы стали темными и как будто были зачесаны назад .

     Кристоф смотрел на мою маму так, будто хотел съесть ее.

     Но моя мама посмотрела вверх на разрушенную крышу часовни. Ее тон стал мягким и отдаленным, как будто она даже не помнила, что он был здесь с ней.

     — Я имею в виду именно это. Я хочу пойти домой.

     — Ты уже дома, — он отклонил ее этими тремя словами, и почему он смотрел так на нее? Это было почти неприлично.

     — Она ненавидит меня, — она быстро сгримасничала в сторону. — Ты не получишь это, Крис.

     Он выпрямился. Ступил на самый край тени от стены. Гнев потрескивал вокруг него. Но его лицо не изменилось, и его тон был таким же.

     — Ее ненависть ничего не означает.

     — Ты тренируешь меня здесь, чтобы она не смогла ничего увидеть. Потому что ты ее возлюбленный.

     — Я не ее возлюбленный. Хотя для нее очень полезно так думать. Первое положение, Элизабет.

     Если он хотел заполучить ее внимание, он этого добился. Она неодобрительно посмотрела на него, и я вспомнила, как она обычно выглядела, когда что-то шло не так. Когда она улыбалась, мир освещался, но когда она выглядела серьезной, почти мрачной, ее красота была более суровой. Она беспокойно переместила свой вес.

     — Как ты можешь быть таким равнодушным?

     Кристоф сложил руки.

     — Первое положение, Элизабет.