— А разве не надо ждать приказа на получение пищи? — удивился мальчик, но взял посуду, ложку и тоже двинулся к раздаче.

— Ну, когда в казарме, коньечно надо, — пожал плечами оберягер. — А в боевой обстановке, какой же дурак будет устраивать построеньия и водить на обьед строем? А если авианалет? Вон, погльяди, Гейнц, — Курт ткнул рукой куда-то в сторону, — набльюдателей за ньебом никто с позиций не снимал. Сейчас поедим и их сменьим. Наша с тобой очерьедь дежурьить.

— Als die Steine zu schleppen, — заметил Гена. Разговорный немецкий он усваивал быстро, хотя на сложных словах все еще запинался.

— Du hast recht, — ответил горнострелок.

Первого, что вызвало среди солдат некоторое неудовольствие, повара не привезли, зато каши, жирной, с большим количеством крупных кусков мяса, дюжий бешлагмайстер, стоявший на раздаче, наваливал от души.

— Wohin? — аж поперхнулся Генка, когда в его котелке оказался полный, с горкой, черпак каши. — Ich kann nicht soviel essen!

— Wer frist viel, den wird General, Junge! — хохотнул кашевар. — Der Folgende!

— Я же лопну, — пробурчал парень, отходя от полевой кухни.

— Не дьелай этого рядом со мной, Гейнц, — хохотнул Бюндель. — Не люблью стирать.

— Твою форму после сегодняшнего все равно уже ничем не отстираешь, Курт, — парировал Кудрин и показал оберягеру язык.

Форма у егерей, за полдня работы, и впрямь была пропылена до состояния половичка, не один год пролежавшего на пороге дома.

Свою неспособность справиться с таким количеством еды он, правда несколько преувеличил. Влезло все — удивительно вкусной оказалась каша, совсем не похожая на то, чем кормили в приюте. Нет, там, конечно, тоже не помои давали, но такой вкусноты как-то не попадалось.

— Hast du aless gegessen? — дружелюбно поинтересовался Бюндель полчаса спустя.

— Ыхы. — Генка сидел и отдувался. — Глаза боятся, ложка делает. Наелся до одышки… Уф. Прям как дурак на первый день Пасхи, чес-слово.

Несколько мгновений оберягер переводил для себя этот словесный пассаж, а потом расхохотался.

— У русских очьень образный язык. Встать-то сможешь?

— По… ох… попробую, герр оберягер.

— Пойдьем уж, обжора, — хмыкнул наставник и вручил парню бинокль. — Будьем учить тьебя военному ремеслу. Ну, и немецкому, заодно, а то Папаша Браунбёр обещьял с мьенья шкуру содрать за твое знание языка.

Окрестности города Чорум (Турция).

19 марта 1940 года, 14 часов 57 минут.

Аджьюдан Луи Готье резво, насколько позволяли местность и двигатель танка, объехал подбитый D1B и направил свой R-39 прямо на вражеское противотанковое орудие. В тот же момент в башне заколотил спаренный с орудием 7,5-мм «Mitrailleuse mle 1931» — надежный, смертоносный «Рейбель». Командир машины, аспирант Дюбуа, слыл стрелком не столько лихим, сколько метким, так что Луи ни минуты не сомневался в том, что тот набьет больше турок, чем пулеметчики наступающих рядом «Renault UE Chenillette» и двух британских «Universal Carrier». Тем более, что танкетки, по причине слабого бронирования, в лидеры особо и не рвались.

Последний раз гагахнула противотанковая сорокасемимиллиметровая пушка, безбожно промазала и больше беспокойства французскому механику-водителю не доставляла. Аджьюдан был уверен в своем командире совсем не напрасно.

— Вперед, Готье! — прокричал Дюбуа. — Вперед! Сейчас мы их!.. А это что за хреновина?!!

Из-за пригорка появилось нечто страшное, горбатенькое и тихоходное, но с опознавательными знаками румынских вооруженных сил и тремя пулеметами.