— Мое решение принято, — возразил Отто, в свою очередь гневаясь. — Я…

— Что? — вскричала Елена, дрожа всем телом.

— Я остаюсь, — отвечал Отто. Бедная девушка от радости едва не лишилась чувств. Сатанинская злоба исказила черты Ровского и, скрежеща зубами и сыпя проклятьями на отвратительном немецком наречии, он надменно удалился.

— Быть посему, — сказал принц Клевский, предлагая руку дочери, — сейчас явится мой цирюльник и вас обслужит.

И с этими словами князь тоже удалился, немало сожалея о нашем герое; ибо Адольф Клевский в юности был хорош собой и сподоблен украшения, коего ныне он намеревался лишить своего лучника.

Цирюльник отвел бедного мальчика в заднюю комнату и там — что уж тут говорить — произвел над ним операцию. Златые локоны — прелестные локоны, кои столь часто перебирали нежные пальцы его матушки, — пали под ножницами и окружили юношу.

Когда все было кончено, Отто, ступивший за порог задней комнатки подобно златокудрому Аполлону, покинул ее обкарнанный, словно приютское дитя.

О, как печальны были его черты после свершенья сего обряда! И это не удивительно. Он думал о том, каков он будет в глазах Елены теперь, когда лишился главного своего украшения. «Признает ли она меня, — думал он, — будет ли любить меня, столь страшно изуродованного?»

Предаваясь мрачным раздумьям и не желая к тому же быть обнаружен товарищами в своем жалком обличье, благородный юноша, во власти скорби, притаился за выступом крепостной стены, как вдруг он увидел нечто, мгновенно его ободрившее. Он увидел нежную Елену, направлявшуюся к комнате, где сделал свое черное дело куафер. Она шла робко, тревожно озираясь, зардевшись от прелестного волненья, и, удостоверясь наконец, что путь свободен, переступила порог. Там она наклонилась, и — ах! — каково же было ликование Отто, когда он увидал, что она подняла его дивную золотую прядь, прижала к устам и спрятала у себя на груди! Ни одна красная гвоздика не бывала столь красной, как была Елена после свершения этого подвига. Далее она поспешила в свои покои, Отто же, чьим первым побуждением было выйти из тайника, упасть к ее ногам и пред лицом небес поклясться в вечной страсти, с усилием сдержался и дал принцессе пройти. Но уязвленного любовью юного героя так восхитило это очевидное доказательство взаимной склонности, что он тотчас перестал сожалеть об утраченных кудрях и пообещал себе пожертвовать не только волосами, но и головой, коли понадобится, лишь бы сделать ей приятное.

В этот же вечер в замке поднялась немалая суматоха по случаю нежданного отбытия Ровского де Кошмаренберга со всею свитой. Говорили, что он удалился в ужасном гневе после долгой и шумной беседы с принцем. Когда сей властитель проводил гостя до ворот, держась пристыженно и смиренно, Ровский вскочил на коня, дал знак трубачам и с презрительною миной стал швырять полные пригоршни золота воинам и слугам Клевсов, выстроившимся во дворе.

— Прощайте, князь, — сказал он хозяину. — Ныне я вас покидаю; однако ж помните, я прощаюсь с Клевом не навеки. — И, приказав оркестру играть «Слава воину-герою», он с громким цоканьем поскакал прочь по подъемному мосту. Принцесса Елена при том не присутствовала; а высокочтимый принц Клевский, оставленный гостем, казался опечаленным и растерянным. В ту же ночь обошел он все укрепления и внимательно расспросил офицеров о припасах, оружии и прочем. Он ничего никому не сказал. Но все рассказала служанка принцессы Елены. И стало известно, что Ровский сватался, был отвергнут и, придя в неистовство, созвал своих людей и клялся всеми богами, что не войдет в этот замок иначе, как с копьем в руке, дабы завоевать Клев и его сокровища.

Новость повергла челядь в немалый ужас. Ибо Ровского знали за самого бесстрашного и могучего воина по всей Неметчине и за опытнейшего из полководцев.