Он казался почти божеством. Он откинул с высокого чела и с прекрасных глаз свои длинные пряди. Нежно зарделись его щеки, — чей пух прелестный не знал цирюльника. Он взял в руки лук и одну из самых красивых своих стрел и, слегка наклонясь к правой ноге, устремился вперед, подняв левую ногу на уровень уха. В этой позе он напоминая Аполлона. Он выпустил стрелу со звенящей тетивы — она пронзила синий воздух — ффью!

— Он расщепил горошину! — сказала принцесса и упала в обморок.

Ровский одним глазом смерил юношу с ног до головы, в то время как другим метнул негодующий взор на своего лучника.

Лучник сыпал страшными ругательствами.

— Он выиграл! — сказал он. — Полагаю, парень, ты выберешь золотую цепь?

— Золотую цепь? Предпочесть золотую цепь шапочке, шитой сей божественной ручкой? Никогда! — И, приблизясь к балкону, где сидела уже пришедшая в себя принцесса, он преклонил пред ней колена и получил бархатную шапочку, которую принцесса, став краснее самой шапочки, водрузила на его золотые кудри. Вновь встретились их взоры — сердца зашлись. Они не сказали друг другу ни слова, но знали, что полюбили друг друга навеки.

— Желал бы ты служить Ровскому де Доннерблитцу? — спросил у юноши этот человек. — И стать над моими лучниками вместо жалкого мазилы, которого ты одолел?

— Сей жалкий мазила искусный и доблестный стрелок, — отвечал Отто надменно. — И я не желал бы служить Ровскому де Доннерблитцу.

— Желал бы ты остаться при дворе принца Клевского? — спросил отец Елены с усмешкой, ибо надменность простого лучника немало его потешила.

— Я с радостью умру за герцога Клевского и его семью, — отвечал Отто, отвесив низкий поклон. Слово «семья» он произнес с особым, нежным удареньем. Елена все поняла. Семья — это была она. В самом деле, ее матушки уж не было в живых и у папы не было других отпрысков.

— Открой свое имя, добрый юноша, — сказал герцог, — дабы мой управитель мог занести тебя в списки.

— Сэр, — отвечал Отто, вновь заливаясь краской, — я — лучник Отто.

Глава XI

Жертва на алтарь любви

Лучники, странствовавшие вместе с Отто, задали славный пир в ознаменование победы нашего героя, на котором друг его, как всегда, отличился по части еды и питья. Косоутофф, стрелок Ровского, отклонил приглашенье, столь велика была зависть грубияна к успеху юноши. Что до самого Отто, он сидел по правую руку от председателя, но все заметили, что он не отведал ни кусочка. Любезный читатель этих строк! Тебе известно отчего, отлично известно. Он был так влюблен, что и речи не могло быть об аппетите, ибо, хоть лично мне не приходилось замечать, чтоб потребление мною пищи уменьшалось в периоды страсти, не следует забывать, что Отто был герой романтический, а они, будучи влюблены, никогда не испытывают голода.

На другой день юный дворянин отправился записаться в число стрелков принца Клевского, а с ним — преданный оруженосец, поклявшийся не покидать его никогда в жизни. Отбросив свои изящные одежды и облачась в ливрею дома Клевсов, благородный отрок испустило тяжкий вздох — ливрея была великолепна, спору нет, но все же ливрея, — и что-то в гордой его душе воспротивилось чуждому гербу.

— Но это же цвета принцессы, — сказал он себе в утешение, — а каких мук не приму я ради нее?

Что до Вольфганга, оруженосца, то добрый малый спокойного нрава и низкого звания не ведал подобных сомнений; он лишь радовался, что сменил наконец на розовые панталоны, желтую куртку, изумрудно-зеленый плащ и оранжевую шляпу свой скромный заплатанный зеленый камзол, изрядно надоевший ему за последние годы.