|
И сквозь заскорузлую корку молодой зеленью стало пробиваться обновлённое исконное. Та же рожь, но урожая новой эпохи. Начиная с середины 50-х годов в СССР возник поразительный культурный всплеск. Он дал особую систему ценностей — а только такая особость и делает народ народом, дарит ему самостоятельность и перспективу, а ещё — значимость или хотя бы интересность для остальных народов. Он дал уникальную культуру. Этически консервативную и потому абсолютно нетерпимую к бессовестной свободе ради наживы, животных радостей и патологий — но при этом ненасытно жадную до знаний, стало быть, до науки, настежь открытую будущему. Этический консерватизм — от православия. Открытость будущему — от коммунизма.
Ни я, ни, думаю, Игорь нипочём не смогли бы в 2000 году это так сформулировать, но чувствовали и писали мы, опять-таки не сговариваясь, именно это. О таком невозможно договориться нарочно. Это было общее чувство, одно на двоих. Грубо говоря: тем, кому интересен мир, тайны прошлых веков или устройство Вселенной, душевный покой любимых или торжество справедливости, некогда играть на бирже или сладострастно извиваться под сенью радужных флагов. Они не испытывают к подобным времяпрепровождениям идейной ненависти, физического отвращения или чего-то подобного. Им просто от такого невыносимо скучно. Жизнь дана людям не для фигни. Примерно о таком будущем и мечтали творцы великой советской культуры последних тридцати пяти лет существования СССР. Именно такое будущее тогда именовалось у нас светлым. Представления о светлом будущем, вообще говоря, являются важнейшей частью культурной традиции. Российская культура в силу своей молодости к моменту усвоения ею западных ценностей и иллюзий не успела даже приступить к выработке какого-либо собственного светского представления о желанном посюстороннем будущем. Религиозные представления о рае так и не перетекли сколь-либо связно в секуляркую культуру в виде представлений о том, о каком обществе мы грезим в мире сём. А потом, когда мечта оказалась отформатирована коммунистической парадигмой, об этом уж и речи быть не могло. Только диву даёшься, насколько советские утопии первого послереволюционного десятилетия похожи на сочинения Мора и Кампанеллы своей страстью городить одна другую никому не нужные организационные и экономические подробности, своей жестокостью, фанатизмом и абсолютно неосознаваемой тотальной несвободой. Впервые в истории России сколько-то значимые попытки нащупать и сформулировать собственный, своеобразный, автохтонный образ желанного будущего стали предприниматься лишь позднесоветскими фантастами — начиная с Ивана Ефремова и его «Туманности Андромеды». Да и они быстро стали чахнуть по мере разочарования в коммунистической идее. А через каких-то тридцать лет вообще были жёстко остановлены перестройкой, одним из существеннейших элементов которой было бескомпромиссное навязывание партийной пропагандой образа либерального общества современной Европы как наконец-то обретённого подлинного и уже окончательного идеала. Поразительно, но китайская культура, будучи много старше не только российской, но и европейской, практически не создала, как и российская, сколько-нибудь подробных моделей светлого будущего. Поверьте мне на слово: за две с половиной тысячи лет, прошедшие после Конфуция, Китай мало чем обогатил те представления о социальном идеале, что были сформулированы ещё на заре цивилизации в столь любимом ван Зайчиком «Лунь юе». Спокойная старость, единодушие между теми, кто занят общим делом, и сытые дети под присмотром. Вот и весь китайский коммунизм, на все века. Но зато было сделано то, до чего европейская культура не додумалась ни в малейшей степени, а потому и России не смогла передать. Подробнейшим образом была разработана концепция этической личности. Эта личность сама, безо всякого принуждения свыше или со стороны, созидает социальный идеал и не может этого не делать, потому что так велит совесть. |
