На заманчивости и воспитательно-образовательной эффективности образа такой личности китайская цивилизация стояла в течение двух тысяч лет.

Выше я уже отмечал сходство конфуцианских персонажей с героями Мира Полудня. Прежде всего сходство мотивационное. Но даже общая тональность позднесоветских утопий едина с конфуцианством и абсолютно противоположна утопиям европейским: минимум социально-экономических подробностей, минимум конкретных организационных рецептов, но — максимум значимых символов и ярких, манящих деталей, демонстрирующих, каков, собственно, сам человек.

Этого человека в древнем Китае и в позднем СССР изображали психологически однотипно и лишь одевали по-разному: одни в чиновничий халат, другие в скафандр звездолётчика.

Безусловно, ван Зайчик полностью погружён именно в эту традицию. И то, что конфуцианская её версия и версия русская в сущностных своих элементах совпали столь полно, дало нам уникальную возможность нарисовать мир, в котором у всякого порядочного человека чиновничий халат и скафандр звездолётчика могли бы висеть в одном платяном шкафу. Потому что именно для порядочного человека там все пути открыты. Потому что именно таким человеком хочется стать. Во всяком случае, таким хочется стать всем ордусским детям. А уж потом конкретные занятия приложатся; смотря по ним — и оденемся.

Конечно, с точки зрения альтернативной цивилизации это консерватизм. Что может быть более устаревшим — скованность этическими догмами! Какая перспектива может быть более безрадостной и экономически невыгодной — думать о других прежде, чем о себе!

Случилось так, что европейская цивилизация представляет себе положительное развитие как нарастание количества свобод. Но коль скоро экономика уже не позволяет увеличивать количество свобод, более того — она его неумолимо уменьшает, приходится разрешать то, что ещё недавно было табуировано этикой, просто ради имитации прогресса.

А вот русская культура к свободе относится довольно сдержанно, без умопомрачения. Похоже, нам важна не столько свобода как таковая, сколько то, для чего она будет применена, и лишь в зависимости от применения культура склонна либо оправдывать её, либо осуждать. Либо манить ею, либо ею пугать. Вне последствий свободы мы её просто не воспринимаем.

Очень трудно говорить о таких вещах вкратце, но, пожалуй, для русской культуры прогресс — это увеличение количества справедливости.

Поэтому у нас, скажем, если всем известного взяточника наконец сажают, то это не просто паршивенькое, сиюминутное торжество какого-то там закона. Поднимай выше: это увеличение количества справедливости, однозначный признак восхождения из мира менее совершенного в мир более совершенный.

И наоборот. Если не сажают, то…

В этом опять-таки и сила, и слабость. Справедливость гораздо труднее формализовать, чем свободу. Гораздо труднее измерить. Она и впрямь куда важнее свободы, потому что свобода — это всего лишь условие для действия, а справедливость — само действие. Поэтому она в куда большей степени, чем свобода сама по себе, открывает простор для произвола.

Снова простой пример. Говорят, когда царю доложили о несообразностях сексуальной жизни композитора Чайковского и предложили судить гения, царь ответил: «Жопников у нас полно, а вот Чайковский один». В итоге композитору не сделали ничего дурного.

Это была справедливость.

Но вот в Британии Оскара Уайльда, хотя он в расцвете своей славы был для британцев не менее гением, нежели Чайковский — для России, практически в то же время и за те же деяния посадили в тюрьму.