Конечно, в той же Хиросиме мероприятие проходит более душевно. Ежегодно 6 августа к Парку мира с рассвета движутся вереницы людей. Эта река рождается и течет стихийно, каждая поминальная свеча, каждая белая хризантема оставляется перед памятником погибшим в знак чьей то личной утраты. Груды цветов у подножия монумента похожи на снежные сугробы. Потом в небо выпускают тысячи белых голубей, символизирующих души умерших от взрыва ядерной бомбы. Кроме тех чувств, с которыми все человечество отмечает 6 августа, для жителей Хиросимы эта дата окрашена еще и личной скорбью. Именно тогда большинство семей потеряли своих родных и близких, именно с того дня многие там стали калеками и продолжали умирать в страшных мучениях.

А здесь сыграл Токийский симфонический оркестр – что то заунывное, даже похоронное. Потом минута молчания. Девочка и мальчик в белом вышли к колоколу – поклонились. Все встали, замерли. Раздался скорбный удар поминального колокола, звон пошел по всему залу. Весь зал дружно склонился и застыл в поклоне.

Опять пошли какие то речи. Я повернулся к Соловьеву, тихо поинтересовался:

– И долго ещё эта японская панихида будет продолжаться?

– Потерпи – коротко ответил посол – Завтрашний день будет решающим. На научно практическую конференцию съехались основные персонажи. Речь выучил?

– О запрете ядерных испытаний? Выучил. А можно я от себя еще немного добавлю?

– Про ядерную зиму? Не надо. У нас для этого теперь Александров есть. Я видел его доклад – убийственный.

– А в целом у вас как тут? – поинтересовался я.

– Пока все отлично. Сдвинулись с мертвой точки переговоры по территориальной проблеме, да и в целом работать стало намного легче. Все благодаря тебе и Красным Звездам! Вы тут словно пробили брешь в их защитной плотине. Так отгородились от нас островитяне, что раньше не подойти было.

Ну хоть от кого то дождался заслуженной благодарности…! Пожал на прощанье Соловьеву руку, осмотрелся по сторонам – где то здесь должен быть глава SONY, с которым у меня была назначена встреча на завтра. Церемония закончилась, и народ начал организованно расходиться. Неподалеку я увидел Ояму и начал к нему протискиваться через толпу. Многие меня узнавали, но благодаря японской вежливости никто не приставал. А сумасшедших фанатов на такие мероприятия не допускали.

– Коничива, Масутацу сан – поздоровался я с Оямой, поклонившись ему.

– О, Виктор! – учитель мне обрадовался, даже приобнял по отечески. Небывалое проявление чувств для чопорных японцев.

– Мои соболезнования насчет Веры сан – надеюсь у нее будет хорошее перерождение.

– Лишь бы не Страшный суд – вздохнул я – Как ваши дела?

– О, все хорошо, в конце ноября летим в Москву, господин Соловьев очень помог нам с визами и контактами в Москве.

Отлично! Я мысленно потер руки. Только что образованная советская федерация каратэ получит международное признание и сертификацию от одного из основателей.

– А что с Хансом?

С Лукасом насчет Дольфа Лундгрена у нас все было обговорено, но проверить никогда не мешает.

– Улетел в Лондон на пробы – покивал Ояма – Я отправил с ним одного из своих лучших учеников. Господин Лукас просил меня прислать каратиста – постановщика боевых сцен.

– Я надеюсь, Джордж был щедр?

– О… более чем! Оплата за съемки пойдет как постановщику, так и федерации. Наше участие будет также отражено в финальных титрах.

Поручкавшись с послом Менсфилдом и другими знакомыми из американского посольства, я наконец, закончил свои дела в Будокане и отправился на телеканал NHK.