|
— Какой умный пес! Все понимает… — Что понимает? — Смотри, какого оленя прет! Как только и задавил? А несет как, а? Будто цыпленка! Намекает, что пора остановиться. Граф Эбергард подъехал, сказал строго: — У нас есть ветчина, не говоря уже о сыре и хлебе. Сэр Смит всплеснул руками. — А олень? Вы посмотрите, какой огромный, хоть и молодой! Я как то не привык есть сырое мясо… А вы? Граф Эбёргард сказал с так раздражающим меня высокомерием: — Костер заметят сразу. Разве этого добиваемся? — Можно развести в яме! Граф Эбёргард не смотрел на меня, но я ощутил его молчаливое желание, чтобы я вмешался, ведь сэр Смит — мой вассал, не подчиняется даже королю по знаменитой формуле «вассал моего вассала не мой вассал», и я сказал с неохотой: — Сэр Смит, должен заметить, что граф Эбёргард на этот раз как ни странно, но прав… хоть и граф. Нам придется пообедать холодной ветчиной и вообще тем, что осталось. Доберемся до города, там отведем душу. Сэр Смит проворчал с тоской: — Когда еще доберемся! А ночь вот уже вот вот… — А как же насчет романтичности ужина у костра? — спросил я. — Что вы все рветесь в эти душные запыленные города? Так хорошо на природе… Добрались до реки Тихой, в самом деле, очень спокойной и настолько мирно несущей свои воды к морю, что поверхность кажется зеркальной. Даже ветер не мог поднять волны или вздыбить гребешками, вода не плещется о берег, а стоит тихо и неподвижно, словно не река, а озеро. С той стороны заливные луга, где то на полмили, а дальше тот самый зачарованный лес, о котором местные рассказывают столько жутких сказок, однако же рубят в нем деревья, правда, на опушках, бабы собирают грибы и ягоды, с берез сбивают наросты целебной чаги, углежоги жгут в подземных ямах целые стволы, и страшный зачарованный лес отступает под натиском самого лютого зверя, двуногого. Граф Эбергард велел почаще поднимать повыше стяг с изображением золотого вздыбленного коня, пусть все видят и запомнят, однако торопил, мы ехали иной раз до полуночи, благо полнолуние, на ночлег останавливались на три четыре часа, а затем снова весь день то рысью, то галопом. Долина стала каменистой, сперва в том смысле, что копыта застучали по камням, затем на этой ровной как стол поверхности стали попадаться округлые валуны, сперва размером с окаменевшие яйца динозавров, затем с баранов. Потом мы проезжали мимо таких валунов, задирая головы, не понимая, почему такие круглые, почему исчезла мелочь, а продолжают нарастать размеры, пока они не стали высотой с трехэтажный дом, продолжая сохранять округлую форму. Сэр Смит начал креститься едва ли не чаще, чем брат Кадфаэль, этот же спокоен, ибо все в руке Божьей, и если такое создал, значит — нужно. Или было на тот момент нужно, а теперь осталось. — Зачем осталось? — спросил сэр Смит нервно. — Для напоминания о мощи десницы Божьей, — сказал Кадфаэль нравоучительно. Я неожиданно обнаружил, что одна из гемм, какая — не врубился, усилила действие копалки. Обнаружил случайно на привале, когда отлучился от костра за высокие зеленые кусты. В амулете тихонько щелкнуло, словно раскололся лесной орех. Я ощутил, как он качнулся на веревочке, чего раньше не случалось. Я взял в ладонь, опустил, само собой подумалось, что у меня вроде бы еще с десяток золотых монет в карманах, да два десятка зашиты в седло вместе с драгоценными камешками, хватит, не надо жадничать… Амулет подрагивал в ладони, ничего не происходило. Очень медленно я ощутил, что там на большой глубине есть золото. На гораздо большей, чем раньше нащупывала копалка. Его можно оставить там, а можно и принудить подняться к поверхности. Подняться, сказал я. Велю подняться. И тут же амулет похолодел, словно в ладони у меня льдинка, впрочем, держать в эту жару даже приятно. |
