|
Потом эта же дрянь пробирается во власть. К счастью, здесь еще должна быть сильна аристократия, а цеховые организации только создаются, но власть сеньоров, судя по всему, не просто ослаблена, а даже заметно ослаблена... Возможно, сами сеньоры и потворствуют чернокнижникам, а церковь здесь потеряла несокрушимые позиции, которые у нее там, по ту сторону Перевала, пока еще незыблемы и непререкаемы. С другой стороны, разве это маги, что вот так живут в городе и принимают народ? Маги должны обитать высоко в горах, недоступные для простых людей, на дальних островах или в жутких заколдованных лесах, но уж никак не в простых, хоть и богатых домах. Из мясной лавки вышла женщина с большой плетеной корзиной. Я бы не обратил внимания, женщина как женщина, но один из мужчин с той стороны улицы запустил в нее яблоком. Оно попало в плечо, женщина вскрикнула, и тут же еще двое таких же поддатых с довольным гоготом начали швырять сперва огрызки яблок, а потом и вовсе нагибались и хватали из-под ног камни. Я вскипел, если бы бросали в мужчину, то и хрен с ним, чувство справедливости почти молчит, а женщину как-то тянет защитить, срабатывает чувство, что все женщины — наши, то есть мои, всех их я вообще-то могу, потому руки прочь от моих женщин, грязные твари... Как-то сам по себе я развернулся, еще пара шагов — и оказался между женщиной и бросающими камни. Двое оторопели и остановились, третий по инерции бросил камень, тот ударился мне в плечо и отскочил, как от тугой резины. Я обрадованно потащил из ножен меч, на меня совершено нападение, я всего лишь защищаюсь. Все трое тоже все поняли и, топча друг друга, ринулись прочь. Я повернулся к женщине. Она, выронив корзину, с бледным лицом и закушенной губой держалась обеими руками за живот. Лавочники пугливо выглядывают из своих нор, на меня все смотрят настороженно, с опаской. Я вложил меч в ножны, женщина подняла голову, я узнал всё ту же, со сросшимися бровями. Поколебавшись, я поднял с земли корзину. — Живете далеко? — Она помотала головой: — Нет, во-он там мой дом... — Я донесу корзину, — сказал я великодушно. — Вижу, вам досталось. Она взглянула с испугом, но я с корзиной в руке двинулся в указанном направлении, еще не разобрав, какой из домов ее, а женщина, чуть прихрамывая, пошла следом. — Не везет вам, — заметил я. — Да уж, — послышался за спиной ее прерывающийся голос. — Уже второй раз, — сказал я, — а день только начался. И это в таком веселом городе! Даже очень веселом. Или это лично вас здесь не любят? Она долго молчала, а когда я оглянулся, в ее темных глазах блистали недоверие и настороженность. Не выдержав моего взгляда, ответила сумрачно: — Как вам сказать... Сейчас не любят, как вы говорите, меня. До этого так же не любили других... Что-то в ее голосе заставило спросить: — А где они сейчас? Она ответила ровным голосом: — Двое уехали из города, всё бросив... одного убили. Еще один переехал... в другую часть города. Мимо нас проплыл ряд домов, впереди на значительном расстоянии за буйным садом выглядывает красная черепичная крыша огромного двухэтажного дома из белого кирпича, на крыше флюгер в виде петушка. Плодовые деревья теснятся перед домом, как стражи, справа и слева сад тянется и тянется: немного запущенный, даже заброшенный, но ветки гнутся под тяжестью яблок и груш. Я услышал треск и увидел, как опустилась до самой земли обвешанная плодами ветка, а на стволе осталась белая рана. Женщина, к моему удивлению, шла к этому дому. — Прекрасный дом, — сказал я с почтением. — Вы там убираете? Она качнула головой: — Нет. — Живете у родни? — Да нет же... Я удивился еще больше. — Неужто ваш? — Она кивнула: — Да. — А сад? Она вздохнула: — И сад мой. |
