|
Он зябко передернул плечами. – Господи, что за жестокий мир, из которого вы пришли! Не хотел бы я в вашем королевстве прожить и день. – Эти казни, – заверил я, – благо. У нас ими сдерживали… гм… да, сдерживали. – Надеюсь, – повторил он, – у нас тоже… притихнут. – Еще как притихнут, – сказал я. – Хотя определенная мразь, знаете ли, есть такие, что поощряют любые нарушения закона, это они называют демократией, доказывают, что смертная казнь ничуть не снижает преступность! На самом деле еще как снижает. А особенно вот такая… Достаточно послушать их крики. У всякого, кто видит это зрелище, моментально пропадает всякое желание воровать и грабить. Он буркнул: – Такое надо детям показывать. Любые мысли о воровстве выпорхнут из дурных голов, как воробьи из дырявого сарая! На плоской вершине башни королевского дворца в Геннегау пусто, если не считать занесенных ветром сухих листьев. Я сложил крылья и рухнул, больно ударившись челюстью о свое же чешуйчастое колено. Камень скрипнул под крепкими и острыми, как алмазные ножи, когтями. Крылья начали складываться на спине, но я быстро сказал про себя кодовое слово и перетек в человека с такой скоростью, что успел ощутить свои уродливо выгнутые руки в момент перехода из крыльев. Ровная и твердая походка говорит об уравновешенном характере и уверенности в себе, потому я шел так, что никто из страстно желающих так и не осмелился спросить, откуда я внезапно и без криков церемониймейстера. Оставив за спиной ошалелых стражей, в зале я резко велел дежурному офицеру: – Майордом собирает срочно совещание Высшего Совета. Разошлите людей за моими лордами! Он вскрикнул приподнято-ликующе: – Будет сделано, сэр майордом! – Поторопись, – бросил я ему вдогонку. По дворцу, опережая меня, побежал, помчался, полетел, шелестя крыльями и стуча копытами, радостно-возбужденный шепот. Майордом вернулся, будут новости, что-то резко поменяется, неторопливая жизнь армландцев с моим появлением понеслась вскачь, теперь это ощутили и брабандцы с сенмарийцами. Впрочем, это почувствовал и кое-кто в Ундерлендах. На ходу я велел подать еду, достойную майордома, в мои покои, и пока клич на срочные сборы носился по дворцу и всему Геннегау, я торопливо насыщался, восполняя утерянные за время полета калории. Похоже, начинаю приходить в себя, хотя все еще иногда по телу с конским топотом пробегает дрожь, когда слишком явственно вспомню некоторые подробности пыточного застенка. Дверь с грохотом распахнулась, через порог шагнула каменная гора, закованная в толстую скорлупу из хорошей стали, только шлем сэр Растер держит на сгибе левого локтя. Голова стала еще массивнее, сидит на плечах без всякого перехода в ненужную шею, черты лица высечены зубилом и молотом, пол едва не прогибается под массой его тела из костей и толстых жил. Барон Альбрехт вошел следом, но опередил, изящный и быстрый, ниже Растера почти на голову, однако невыносимо яркий, в блестящих, словно зеркало, доспехах, где каждая деталь подогнана с невыносимой тщательностью. У него тоже шлем на сгибе руки, локоть закрывает пышный султан из крупных перьев. – Вы что, – спросил я сварливо, – на войну собрались?.. У нас мирное процветание!.. Экономику выводим из послевоенного кризиса! Растер довольно захохотал, полез обниматься, но тут же отодвинул меня на расстояние вытянутой руки и с удивлением пощупал мои отощавшие плечи. – Что случилось?.. – спросил он обеспокоенно. – Плохо кормили?.. Я знаю в Геннегау места, где можно налопаться на три дня вперед! В следующий раз уйдем в город вместе! И о себе послушаем, и о бароне что-нибудь узнаем, а то больно скрытный… Барон всматривался в меня с непривычной настороженностью. |
