|
Я тоже сдвинулся в сторону, но остался в седле. Повозка поравнялась с нами, занавеска отодвинулась, я увидел худое, изможденное постами и бдениями лицо, горящие фанатизмом глаза, плотно сжатые губы. – Благослови, святой отец! – сказал Сигизмунд с жаром. Человек с горящим взором перекрестил его, сказал жарким голосом: – Будь благословен, рыцарь. Остерегайся тех, что уступают дьяволу! В мою сторону он бросил взгляд, острый и пронизывающий. Я ощутил жар во внутренностях. За повозкой проскакало еще двое всадников, Сигизмунд влез в седло, я уже ехал далеко впереди, он догнал меня, спросил вполголоса: – Это и есть святой человек, которого ждут в Зорре? – Ты же сам просил у него благословения! – Я просто увидел эмблему служителя церкви! – Он это, он. – Как жаль, – вырвалось у него. – Чего жаль? – Что уезжаем, – сказал он простодушно. – Нельзя было задержаться хоть на сутки? Послушали бы проповедь, исповедались бы во всех грехах, испросили бы его напутствия на дальний путь… Я помолчал, ну что сказать, ну что сказать, устроены так люди, буркнул нехотя: – Еретик не тот, кто горит на костре, а тот, кто зажигает костер… Он не понял, переспросил: – Костер? Но ведь на кострах жгут ведьм, колдунов, всякую нечисть! – С теми, кто считает, что обладает истиной, и не ищет ее, спорить невозможно. Этот нунций для себя все решил. Он забыл, что любая религия – это повязка, изобретенная человеком, чтобы защитить душу, раненную обстоятельствами. А он превращает эту повязку в каленое железо. Сигизмунд подумал, сказал нерешительно: – Но ведь надо же… каленым железом, сэр Ричард? В мире нечисть сидит на нечисти и нечистью погоняет! Я скривился, потом махнул рукой. – Извини, ты прав. Я слишком привык к более щадящим методам. Но ты прав. Когда яд заражает тело, а противоядия нет, лучше выжечь и часть собственной плоти, корчась от боли, но остаться жить. А раны зарастут, зарастут, господь все предвидел и дал нам способность заращивать раны телесные и душевные. А Христос говорил хорошо и правильно, только его обычно не дослушивали… Сигизмунд посмотрел вытаращенными глазами, спросил осторожно: – Как это? – Ну, к примеру, он сказал, что если вас ударили по правой щеке, подставьте левую и, пока противник будет замахиваться, ударьте его ногой в пах. Или можно поднырнуть под руку и в челюсть его, в челюсть! Хотя можно и в печень… Что мы обычно и делаем, поступая по его заветам. Сигизмунд задумался, а я позволил Черному Вихрю вырваться вперед. Он шел красивым ровным скоком, прекрасный конь, грива развевается по ветру, хвост вытянут в струнку, мышцы перекатываются под кожей. Он не видит разницы, в тяжелых доспехах я или без. На гору поднимается с такой же резвостью, как и скачет вниз, а потовые железы у него, похоже, отмутировались. Так мы ехали трое суток, изредка на берегах рек видели мелкие поселения. Первые два дня нас встречали достаточно доброжелательно, хоть и настороженно поначалу, на третий вообще прятались в лесу, едва видели двух вооруженных всадников. Сигизмунд хмурился, обеспокоенно посматривал на небо, вертел головой по сторонам. – Спорные земли, – сказал он наконец. Быстро поправился: – Не в том смысле, что спорные, весь мир принадлежит господу, а следовательно, и нам, его верным воинам, а в том… что сюда часто проникает зло. – Ничего, – утешил я. – Добро всегда побеждает зло. Правда, его же оружием. Сигизмунд вскинул брови, глаза стали совсем голубые, как у куклы за три пятьдесят из простенького универсама, не понял, а я не стал напоминать, что хоть глупость – божий дар, но злоупотреблять ею не следует, ибо на фиг мне умный спутник? Я сам умный. |
