|
Размолвку с отцом она надеялась использовать в своих интересах, зная, что ему не обойтись без нее. А старик взял и распростился с «Жэньхэчаном»! Весна давала о себе знать, почки на деревьях порозовели, набухли, но во дворе, где жили Сянцзы с Хуню, приближения весны почти не чувствовалось: тут не было ни деревца, ни цветка. Лишь теплый ветер гулял по двору, превращал в лужи лед, разносил зловоние отбросов, поднимал с грязной земли и кружил куриные перья, шелуху чеснока и обрывки бумаги. Тем, кто жил в этом дворе, каждое время года приносило свои заботы. Правда, весной старики могли выйти погреться на солнышке, а девушки – смыть слой копоти с лиц, да и женщины не боялись выпустить детей поиграть: ребятишки запускали змеев из старой бумаги, бегали по двору, и смуглые ручонки их больше не мерзли и не трескались от холода. Но закрылась благотворительная столовая, перестали отпускать в долг рис, благодетели не раздавали денег. Бедняки, казалось, были отданы на милость весеннему ветру и солнцу. Когда начинают зеленеть всходы, а запасы прошлогоднего риса кончаются, цены на продукты растут. Дни становятся длиннее, старикам не хочется спать, и они еще больше страдают от голода. Вши весной еще злее, так и кишат в рваной ватной одежде. Так что и от весны беднякам одно горе. Сердце Хуню замирало, когда она смотрела на грязный двор и лохмотья соседей, когда вдыхала талый зловонный воздух, слышала стоны стариков и плач детей. Зимой люди прятались, грязь скрывалась под снегом, а сейчас и люди и грязь – все на виду. Стены оттаяли и обмякли, того и гляди рухнут в первый же дождливый день. Двор, казалось, сплошь зарос отвратительным бурьяном нищеты, все выглядело куда хуже, чем зимой. Лишь теперь Хуню осознала, что ей, может быть, придется здесь жить всю жизнь. Деньги скоро кончатся, Сянцзы по-прежнему будет бегать с коляской, и никуда им отсюда не уйти. Наказав Сянцзы присмотреть за домом, она отправилась в Наньюань к тетке разузнать об отце. Тетка сказала, что Лю Сые в январе заходил к ней, кажется, двенадцатого числа по лунному календарю. Он собирался поселиться в Тяньцзине или в Шанхае. Никогда, говорит, не выезжал за ворота столицы: жить осталось немного, надо свет повидать! К тому же ему стыдно оставаться в городе, где родная дочь его так опозорила. Еще тетка сказала, что, может быть, старик напустил туману, а сам устроился где-нибудь здесь, в укромном местечке. Кто его знает! Вернувшись домой, Хуню упала на кан и заплакала навзрыд. Плакала искренне, долго, пока глаза не опухли. А наплакавшись, сказала Сянцзы, утирая слезы: – Вот что, упрямец! Будь по-твоему, раз я ошиблась. Выйдешь за петуха – кудахтай. Что теперь говорить! Вот тебе сто юаней на коляску. Двух колясок она все же решила не покупать, только одну, для Сянцзы, а деньги попридержать: у кого деньги – тот верховодит. Мало ли что взбредет Сянцзы на ум, когда у него будет коляска! Нужно быть ко всему готовой. Ни на кого нельзя надеяться, даже на родного отца, как выяснилось. Кто знает, что будет завтра. Надо жить сегодняшним днем. На хозяйство пусть зарабатывает Сянцзы, – он первоклассный рикша! – а свои денежки она прибережет для собственных удовольствий: Хуню любила поесть. Конечно, деньги когда-нибудь кончатся, но ведь и человек не вечен. Она и так промахнулась, выйдя замуж за рикшу, хотя парень он неплохой. Но не трястись же теперь над каждым медяком! Мысль об утаенных деньгах несколько утешила Хуню, но она понимала, что будущее ничего хорошего не сулит, и не могла с этим смириться. У нее было такое чувство, словно близятся сумерки и надо удержать уходящее солнце, чтобы насладиться теплом последних лучей. Сянцзы не спорил: пусть будет одна коляска, лишь бы своя. Он сможет в день заработать шесть-семь мао, на еду хватит. Он даже радовался. Сколько невзгод перенес он изза коляски, и вот сейчас наконец может ее купить. Чего же еще желать? Конечно, на черный день ничего не отложишь. |
