Казалось бы, что еще нужно?

Легионы огрызаются, ползут, как раненый удав, втягиваются по узкой дороге. А здесь оперативный простор, здесь конница может показать себя. Легионы сейчас похожи на огромную змею с разорванным брюхом. Смерть рядом.

Всадники смотрят на него. Все те, кто уцелел в бойне последних двух дней. В их глазах — преданность.

Трудно быть надеждой? Да, Нумоний?!

Трудно. Нумоний Вала чувствует, как тяжелый плащ, подшитый свинцовыми грузами, лежит на его плечах, клонит к земле.

Конница смогла дать израненной колонне легионов передышку. Всадники рядом — деловитые, бодрые. Как мало нужно солдату, оказывается. Только знать, что ты небесполезен. Почувствовать себя тем, кто что‑то может в этой зияющей беспомощности…

«Вар — идиот», вот что говорят эквиты. «Сразу надо было Нумонию командовать. Но он честный солдат. Поэтому не преступил приказ».

Нумоний снимает шлем, касается старого шрама на голове. От потертостей на висках и на затылке остались твердые, грубые места. Он чувствует их кончиками пальцев. Сколько лет я воюю? Уже больше двадцати?

Нумоний Вала, честный солдат.

«Я пережил три военных кампании. Но четвертой, похоже, мне не пережить».

Он смотрит вперед, на вересковые пустоши, простирающиеся до змеи легиона. Легионеры бредут. Бесконечная, без начала и конца, серая колонна. Передышка, которую он вырвал для них, оплачена кровью эквитов.

Но всадники — он чувствует это усталой спиной, ему даже не нужно оборачиваться — гордятся собой и им, Нумонием. Война — это чудовищное ощущение собственной беспомощности. Почти всегда. И те минуты, когда ты понимаешь, что можешь что‑то изменить, стоят дороже любой награды. Всадники теперь чувствуют себя сильней, чем сто титанов.

Нумоний прикрывает глаза, чтобы не видеть колыхание вереска перед собой. Легата подташнивает.

Всадники. Мои всадники.

Только они не знают, что это всего лишь временный успех. Нумоний желчно усмехается. Просто гемы отошли и могут отдохнуть. Чтобы затем снова навалиться на легионы со всех сторон, со свежими силами.

Стоит местности чуть изменить рельеф, и его конница окажется бесполезна.

Здесь, где есть вересковые пустоши, мы можем что‑то сделать. Когда вереск закончится…

Тогда конец.

Озноб пробегает по затылку.

Нумоний Вала гладит кончиками пальцев гладкий нарост шрама на голове. Он получил этот шрам в богами забытом месте, в схватке с сарматами. Теперь и сарматы служат Августу. Знали ли они тогда, что рубят будущего своего союзника? Отметина до сих пор болит по ночам и ноет в сырую погоду. Словно кончик сарматского клинка застрял в кости черепа и — острый, холодный, как лед — задевает в такие минуты мозг.

— Легат, на левом крыле движение.

«Началось», думает Нумоний Вала. И вдруг будущее сворачивается в трубу, узкую и темную. Будущего почти не видать. Маленькое круглое пятно где‑то вдалеке.

В этот раз мне не проскочить, думает Вала. Кончилось мое военное счастье.

— Легат, это гемы! Они опять лезут в атаку!

Осколок сарматского клинка пронзает его болью — насквозь, до пяток.

Почему я всегда должен исправлять чужие ошибки?!

— Приготовиться к атаке, — говорит Нумоний Вала. Трибун кивает, лицо озаряется верой и радостью. Он машет рукой сигнальщику. Через мгновение резкий, утробный звук кавалерийского рожка разрывает сырую туманную тишину, разносится над фиолетовыми вересковыми пустошами, над темным германским лесом.

Турмы подаются вперед, всадники насторожены, кони нетерпеливо переступают. Нестерпимый, яростный блеск клинков.

Нумоний вытягивает меч из ножен. Что ж…

Время уходит. Время почти кончилось.

Он поднимает руку.