— Что, Виктор, не пригодилась тебе пенсия?
В горле — комок. Я сглатываю. Надеюсь, хоть золотой аурей тебе пригодился, солдат…
Я кладу руку на плечо Виктора. Оно еще теплое. Отнимаю ладонь и нащупываю у себя на шее шнурок. Вытягиваю фигурку…
Я поклялся больше не возвращать мертвых.
Я солгал.
Взять ее с первого раза не удается — пальцы скользкие от крови. Наконец, я зажимаю Воробья в ладони.
Выдыхаю. Надо собраться. Держаться, легат! Держаться. Твой солдат ждет.
Как тихо вокруг. Я слышу шевеление вереска, шорох песка, сдуваемого ветром… потрескивание влажных иголок.
Вернись. Я — приказываю.
Ледяная молния пронзает меня с макушки до пяток и уходит в землю.
От внезапной слабости я едва не теряю сознание, перед глазами мелькают черные точки. Подступает тошнота. У меня внутри все выжжено ледяным огнем.
— Виктор, слышишь меня? — хриплю, словно от горла ничего не осталось.
Тело Виктора дергается… раз, другой. Ну же!
Я почти вижу, как душа возвращается обратно… Воробей взмахивает крыльями… Вспышка, разряд молнии — прямо сквозь мое тело. Волосы на затылке становятся дыбом.
Раньше такого не было. Проклятье! Я моргаю.
Словно с той стороны потянулась рука и в последний момент выдернула душу Виктора у меня из ладони.
На миг я увидел людей в белых одеждах, стоящих у металлических сооружений… в каком‑то храме? Каменный свод, холодный свет. Что‑то вроде египетского символа солнца, только на красной вексилле. Затем все исчезло.
Тишина. Какая здесь тишина.
Мертвый Виктор остается мертвым.
Ничего не вышло. Воробей впервые подвел меня.
Я поднимаюсь на ноги. Меня качает. Словно вокруг — штормовое море.
— Встать, — приказываю я. — Встать, солдат! Слышишь?!
— Легат! — кричит Тит Волтумий. — Надо уходить… Легат!
Два месяца назад. Рим, Палатинский холм, дом семьи Деметриев.
Вонь разложения смешивается с сильным ароматом роз.
Замотанное в саван тело белеет, плывет в утренней полутьме атриума. Я не хочу его видеть, но я должен… В атриуме слышен гул голосов — это собираются клиенты и друзья дома. Рабы выносят каждому воду и вино. Посетители по очереди подходят и заглядывают в мертвое лицо того, кто был моим братом, что‑то говорят. Прощаются.
Сейчас мне придется с каждым поздороваться, каждого поблагодарить за то, что пришел. За то, что выносит этот жуткий аромат разлагающихся роз.
Один из гостей подходит ко мне.
— Сенатор, — начинает он.
Высокого роста, крепкий. Небритый подбородок, обтрепанная, застиранная одежда.
Легионер из бывших. Я киваю. Тарквиний, мой старый раб и воспитатель, кряхтя и ворча, проводит его за толстую красную занавесь — в мой кабинет, таблиний.
У стены — отделанный бронзой ящик для деловых бумаг. И для денег. Сквозь квадратное окно, ведущее в перистиль, падает неяркий свет. В кабинете царит красноватая полутьма. Уютно.
Тарквиний выходит, шаркая. Мы остаемся наедине.
Я поворачиваюсь к бывшему легионеру.
— Кто вы?
— Тулий Сцева, — говорит он. Кулак ударяет в грудь и взлетает вверх и вправо. Салют легионера.
— Вольно, — говорю я. — Что привело вас сюда, гражданин?
Он моргает, опускает руку. Да, теперь он уже не воин, он гражданский. Надо бы побыстрее разобраться с ним, у меня еще куча дел. Похороны — это еще та проблема.
— Я служил с вашим братом в Паннонии, — он поднимает голову. — Пятый Македонский, первая центурия… я был оптионом. |