Вот я и говорю, можно ли быть большим неудачником, чем я? Я хотел работать честно, спокойно, ну иногда немножко схитрить, но не больше, чем многие другие. Одним словом, я хотел быть хорошим тружеником, а вместо этого оказался безработным. Если бы у меня было немного денег, я открыл бы остерию, и поскольку ни для кого не секрет, что в вино добавляют воду, мне, может быть, удалось бы выбраться из трудного положения. Но у меня больше нет денег, и мне придется наняться к кому-нибудь в подмастерья, хотя известно, что тот, кто живет на жалованье, помирает с голоду. Да, я неудачник, а скорее всего, меня сглазили. Жена зашила мне в бумажник образок, и я всегда ношу при себе невесть сколько амулетов и талисманов. Кроме того, на входной двери я повесил подкову вместе со всеми гвоздями, которые были в ней. И все же я неудачник, был неудачником и умру неудачником. Гадалка, к которой я обратился, чтобы узнать у нее, кто же мне желает зла, взглянув на мою ладонь, воздела руки к небу и воскликнула:

— О! Что я вижу! Что я вижу!

Перепугавшись, я спросил, что же она там увидела.

И она ответила:

— Черную-пречерную звезду, сын мой… Все люди желают тебе зла.

— Что же мне делать?

— Что делать?.. Не падай духом и доверься богу.

— Но ведь я всегда выполнял свой долг, — попытался протестовать я.

— Сын мой, — вздохнула гадалка, — уж очень много людей желают тебе зла… К чему выполнять свой долг, когда люди желают нам зла? Разве только чтобы совесть была чиста.

— Совесть-то у меня чиста, — ответил я, — и этого мне достаточно. Все остальное меня мало касается.

Жребий

_{Перевод О. Плинк}

Часто по воскресеньям мы — Ремо, Этторе, Луиджи и я — собирались вместе; встречались мы около кино, расположенного за воротами Сан-Паоло. В этом кино фильмы шли третьим экраном, но мы их тоже в большинстве случаев не видели, ведь у нас не было денег на билеты. Было нам в то время по восемнадцати лет, все мы были безработные и в кармане — ни гроша. Вернее, у нас бывало иногда несколько сольди, но мы приберегали их на сигареты — это ведь, как-никак, поважнее кино. Сигареты мы расходовали тоже очень экономно: выкуривали все вместе одну сигарету за раз, передавая ее друг другу и делая каждый по затяжке.

В воскресенье все обычно надевают свои лучшие костюмы. А у нас лучшими костюмами были обноски с наших братьев и отцов, которые переходили к нам совсем уж в непригодном виде. На мне, например, был костюм моего брата; рукава у пиджака и брюки мне укоротили домашними средствами, но плечи свисали, потому что были вдвое шире моих. Хорошо еще, что под пиджаком у меня была надета красная фуфайка с высоким воротом, которая мне очень шла, потому что я блондин и глаза у меня голубые. Остальные трое выглядели не лучше меня: бесформенные штаны и куртки, спортивные фуфайки.

Мы были друзьями, нас объединяла нищета, общие несбыточные желания; мы вместе, забравшись на забор, глазели на футбольные матчи (денег на билеты у нас, конечно, не было), вместе смотрели летом из окна Луиджи кино, демонстрировавшееся под открытом небом, вместе играли в карты где-нибудь в укромном местечке у стены (правда, играли мы не на деньги, а на камешки или на пуговицы).

И вот в один из таких воскресных дней мы, как обычно, встретились около кино. А надо сказать, что Ремо был знаком с хозяином кинотеатра, тучным молодым парнем по имени Альфредо, и тот иной раз, когда в зале были свободные места, пускал нас без билетов. Но в тот день Альфредо сразу заявил нам:

— Сегодня, ребята, не смогу пропустить вас без билетов.