|
Но я был, к сожалению, совершенно здоров, и поэтому у меня не оставалось никакой надежды. И я тотчас же решил отказаться от работы на этой вилле и, не дожидаясь, пока меня позовут, повернулся и на цыпочках вышел из дома.
Клад <sub>Перевод А. Сиповича</sub>
Остерию у ворот Сан-Панкрацио, где я служил официантом, посещал в ту пору некий огородник, которого все называли Маринезе: то ли он был родом из Марино, то ли потому — и это всего вероятнее, — что ему больше других нравилось тамошнее вино. Этот Маринезе был очень стар, он и сам не знал хорошенько, сколько ему лет. Однако пил он больше иного молодого и, когда пил, любил поболтать с теми, кому была охота его слушать, или хотя бы даже с самим собой. Мы, официанты, известное дело, если не заняты, не прочь послушать разговоры клиентов. Маринезе, среди множества выдумок, часто рассказывал одну историю, походившую на правду: будто бы немцы на вилле одного князя, расположенной неподалеку, похитили ящик серебра и зарыли его в каком-то месте, известном ему, Маринезе. Порой, когда старик бывал особенно сильно пьян, он намекал, что это место — его собственный огород. И добавлял, что стоит, мол, только ему захотеть, и он станет богатым. И наступит такой день, когда он этого захочет. Когда? — Когда состарюсь и не смогу больше работать, — ответил он как-то раз, когда у него об этом спросили. Вот уж странный ответ, ведь на вид ему было не меньше восьмидесяти. Мало-помалу я начал все чаще подумывать об этом кладе и вполне поверил в его существование, потому что за несколько лет перед тем, как раз во время оккупации, серебро и правда было похищено и князю так и не удалось разыскать его. Раздумывая об этом, я закипал бешенством при мысли, что сокровища находятся в руках Маринезе, который не сегодня-завтра умрет от удара в своей хибарке, и тогда — прощай клад! Я пробовал было подъехать к старику, но он — этакий мошенник! — вином себя угощать позволял, а язык держал за зубами. — Даже если бы ты был моим родным сыном, — торжественно заявил он мне в конце концов, — и тогда я не сказал бы тебе, где спрятан клад. Ты молод и должен работать… А деньги нужны старикам, которые устали и не могут больше трудиться… Тогда я, отчаявшись, сговорился с другим официантом, помоложе меня, белобрысым Ремиджо. Он сразу же загорелся, но так как был страшно глуп, то принялся строить всякие воздушные замки: вот мы с тобой разбогатеем, я куплю машину, мы вместе откроем бар — и тому подобное. Я ему на это сказал: — Сначала нужно отыскать клад… И потом, не забирай себе в голову слишком много… Мы разделим клад на четыре доли… Три я возьму себе, а четвертая — тебе… Согласен? Он все так же восторженно ответил, что согласен. И мы сговорились встретиться в ту же ночь, после двенадцати, на виа Аурелиа Антика. Стоял май, самое начало мая, и оттого, что небо было усыпано звездами и ярко светила луна, освещавшая все, как днем, а воздух был напоен весенним теплым ароматом, у меня не возникало чувство, что я собираюсь совершить нечто преступное, нападая на жалкого старика, — все представлялось мне какой-то забавной игрой. Мы пошли по виа Аурелиа, между древних стен, за которыми тянулись огороды и сады монастырей. Я захватил с собой лопату на тот случай, если бы Маринезе отказался дать нам свою, а Ремиджо, чтобы он не шел с пустыми руками, вручил железный ломик. В лавочке на площади Витторио я заранее купил револьвер и обойму патронов, однако револьвер держал на предохранителе — мало ли что может случиться. Сказать по правде, мысль о кладе возбудила и меня, и теперь я уже раскаивался, что поделился своими планами с Ремиджо: не будь его, мне досталось бы одной долей больше. Кроме того, я знал, что Ремиджо болтун, а если он проболтается, дело может окончиться тюрьмой. |
