— Я так рада, что ты пытался спасти его, Филип. Я горжусь тобой.

Он мрачно взглянул на меня:

— Я этого недостоин, Джорджи.

Я поднялась с шезлонга, подошла к нему и встала рядом.

— Объясни, что с тобой творится, Филип.

Он хотел было что-то возразить, но я перебила его:

— Не смей ничего отрицать. Ты совершенно переменился. Последнее время избегаешь меня, будто я заражена бубонной чумой. Если ты больше не хочешь меня, если больше не находишь меня привлекательной, будь любезен, скажи об этом прямо. Для меня невыносимо быть отвергнутой и даже не знать, в чем причина твоего пренебрежения.

— Я не нахожу тебя привлекательной? — Он горько рассмеялся. — Да почему, как ты думаешь, я не приходил домой? Потому что не мог лежать рядом с тобой в постели и сдерживать себя, чтобы не заняться с тобой любовью.

— Но почему ты не мог быть со мной, Филип? Неужели я дала тебе понять, что твои ласки мне неприятны?

— Нет.

Его лицо стало каменным.

Я положила руки ему на плечи. Под тяжелым шелком халата я ощущала, как напряглось его тело.

— Тогда в чем же дело? — спросила я. Он прерывисто вздохнул.

— Помнишь, когда ты рассказывала про Марию, то произнесла фразу: «И каким же негодяем надо быть, чтобы воспользоваться бедственным положением беспомощной девушки»?

— Да.

— Джорджи. — Он поднял голову и взглянул мне в лицо глазами, полными боли. — Мой отец впервые взял меня с собой в бордель, когда мне было всего четырнадцать лет. Я один из тех мужчин, которых ты так ненавидишь. И как я мог прикоснуться к тебе, зная об этом? У меня не было на это права.

Я уставилась в его голубые глаза. О Господи, пронеслось у меня в голове, да его отец был просто чудовищем!

Я нежно обхватила ладонями его лицо.

— Филип, — мягко промолвила я, — ты не виноват в том, что случилось с тобой, когда тебе было четырнадцать лет. Это произошло не по твоей воле.

— Но так продолжалось все время, — возразил он. — Это вошло у меня в привычку. Таков был мой образ жизни, разве ты не понимаешь, Джорджи?

Между нами воцарилось молчание, в течение которого я размышляла над его словами. Итак, вот почему между нами все время существовала пропасть. Он считал себя недостойным моей любви.

Я слегка приподняла его лицо, чтобы он посмотрел мне в глаза, и серьезно промолвила:

— Филип, если я прощу тебе все грехи твоей юности, ты простишь самого себя?

Он не отвечал.

— У тебя было несчастное детство. Рядом с тобой не было никого, кто бы подсказал тебе, что хорошо, а что плохо и как важно быть добрым и милосердным. Я считаю, это просто чудо, что ты вырос таким чутким человеком. Ты нежен с Анной. Ты готов рискнуть жизнью, чтобы спасти такого ненормального, как Говард. Я восхищаюсь тобой. И люблю тебя. Я не смогу жить без твоей любви — я умру.

— Джорджи, — со стоном промолвил он. — О, Джорджи.

Он обвил меня руками за талию и спрятал лицо у меня на груди. Я крепко прижала его к себе и зарылась губами в его иссиня-черные волосы.

Мы оставались в таком положении довольно долго.

Наконец он сказал:

— Я чувствовал себя таким несчастным. Я так отчаянно желал тебя.

— Ты и меня сделал несчастной, — откликнулась я. — Я уже начала подозревать, что ты завел себе любовницу.

Он поднял голову и изумленно взглянул на меня:

— Любовницу? Ты что, серьезно?

— А что еще я должна была подумать? — в свою очередь возразила я.