Норвежец обернулся, и Робин встретился все с тем же холодным, исполненным воли взглядом.

— Я Робин, Робин из Локсли, — выдержав паузу, сказал предводитель разбойников.

— Это неважно. Я хочу видеть своего сына.

— Я знаю, что ты хочешь видеть Раски, — не отводя глаз в сторону, продолжал Робин, — и ты увидишь его. Но вначале ты должен выслушать меня.

Все это время Робином владело какое-то раздвоенное чувство. С одной стороны, он был рад, что деньги, столь необходимые для спасения его друзей, уже почти в его руках. Но с другой стороны, ему казалось, что за холодным льдом этого сурового взгляда он распознает огонь щемящей боли, охладить которую ничто было не в силах. Перед Робином стоял отец, потерявший сына.

— Я вижу, что ты сильный и верный своему слову человек. И несмотря на то, что я бы мог сейчас убить тебя и забрать эти деньги, я так не сделаю. Более того, я и мои друзья (к этому времени несколько лучников, в том числе и Саланка, были уже на земле и приближались к ним с разных сторон) — мы обещаем тебе исполнить слово, данное нами. Твой сын Раски действительно оказался моим пленником и был, к несчастью, ранен, но рана не настолько тяжела, чтобы такой могучий воин, как Раски, не мог со временем встать в строй. Но сейчас он находится в Шервудском лесу в моих владениях, и доставить тебя к нему в целости и сохранности — мой священный долг.

Услышав о ранении Раски, Торстведт прищурился, пытаясь определить, жив его сын или обман последует за обманом. Но так же, как Робин Гуд не ошибся в отцовских чувствах сурового Торстведта, так и викинг безошибочно угадал в словах Робина его великодушие и благородство.

— Я верю тебе, Робин из Локсли. Я верю, потому что ничего другого мне не остается. Но знай одно, — с этими словами он снял два мешка и передал их Саланке, — если ты и твои друзья не оправдают моих надежд, никакая сила, ни небесная, ни земная, не спасет вас от моего возмездия. В путь.

Робин подумал, что давно уже не видел людей, способных проявить такую силу и непоколебимость духа.

— Маркус, Боллок, слезайте, да поживее! Мы отправляемся в Шервуд, тотчас же! — окликнул Робин последних оставшихся среди ветвей товарищей.

К этому времени лес стал все громче разговаривать на языке ночи. Небо, едва просвечивающее сквозь многолистные кроны вязов, залила темная тушь, в которой острыми иглами заблестели июльские звезды. Лесной воздух быстро тяжелел, все более насыщаясь ночными соками. Неширокая тропа, и без того сдавленная змеящимися корнями старых деревьев и затвердевшими от старости мхами, с наступлением сумерек и вовсе тонула в сытном вареве таинственного леса.

Робин шел впереди. Он шел таким уверенным шагом, будто не его ноги искали тропу, а сама тропа льнула к его ступням. В нескольких шагах за ним шел Торстведт, а рядом с ним — Саланка, в руках которого был длинный сарацинский нож. Он до сих пор не осмеливался заложить его в ножны, то и дело поглядывая на нового спутника. За ними молча следовали шестеро лучников, преданных Робину. Один из них вел под уздцы обоих коней, на спины которых была помещена драгоценная ноша. В получасе ходьбы от опушки были припрятаны лошади Робина и его друзей, и, дойдя до этого места, путники продолжили путь верхом.

Без остановки они следовали по лесной дороге до самого рассвета. Англия того времени сплошь была укрыта лесами, и отряд вооруженных всадников без труда миновал удаленные от города заставы, оставшись практически незамеченным.

Перед рассветом неподалеку от выезда из леса сделали привал. Небольшой отряд сам собой разделился на две части, одну из которых составляли Робин, Саланка и норвежец, сидевшие несколько дальше от тропы, у огромной вековой сосны, а другую — беспечные лесные молодцы, довольно разгоряченные к этому часу и пившие уже третий за эту ночь бурдючок с весьма недурным монастырским вином.