— Но граждане или адепты могут тебя не отпустить. Они уже мешали нам раньше, разве ты забыл?

— Мешали враждебные адепты и граждане, — возражал Маш. — Сейчас они нас поддерживают.

— Лишь до тех пор, пока не отыщут иной способ добиться своего, — протестовала Флета. — Я не одобряю сего решения, Маш! Я боюсь за тебя и за себя. Боюсь коварства и дурных намерений. Я лишь хочу быть рядом с тобой всегда. Даже если придётся целоваться беспрестанно.

— И я, — не спорил он. — Но нашими желаниями сейчас следует пожертвовать в надежде на улучшение ситуации. Возможно, наши семьи одобрят нашу связь, пусть и вынужденно, и тебе удастся вернуться в Табун без того, чтобы чувствовать себя там парией.

В её глазах сверкнул проблеск надежды.

— Возможно, — кивнула Флета.

— А теперь мне надо следовать указаниям компаса. Надеюсь, ты пойдёшь со мной, чтобы как можно дольше не расставаться.

Девушка пыталась сопротивляться, но не могла. Приняв свой обычный облик чёрного единорога, она встала перед Машем, предлагая ехать верхом.

Оседлав кобылицу, юноша улучил момент и обнял её шею.

— Спасибо, Флета.

Та дёрнула ухом, выказывая свою непримиримость, однако открытого бунта в ней уже не было.

Они покинули остров так же, как и волчица-оборотень. Ордовикская флора и фауна не обратили на путников внимания, поскольку уже успели с ними свыкнуться. Маш знал, что, не получи они приглашения Прозрачного, всё было бы иначе; геологически этим созданиям давно перевалило за сто миллионов лет, однако это не мешало им ощущать себя здесь, как дома, и они бы обязательно этим воспользовались. И всё же копыта Флеты благополучно миновали губки с похожими на папоротники граптолитами и напоминающих осьминогов наутилоидов, равнодушно их созерцавших. Прозрачный обещал место, где Маш с Флетой получили бы надёжное убежище; тут они его обрели!

Выбравшись на сушу, путники оставили владения Прозрачного позади — те простирались только до берега. Теперь Флета могла пуститься в галоп, местность была ей знакома. Они скакали весь день, избегая контакта с другими существами, а на ночь устроились возле небольшого источника. Вновь обратившись в девушку, Флета занялась с Машем любовью, и они насыщались друг другом, пока могли. Затем она вернула себе привычный облик и паслась, пока юноша спал.

Он осознал, что кобылица намеренно отстраняется от его общества. Не прямо, но косвенно, предпочитая пребывание в своём естественном образе рядом с ним. Она утоляла страсть Маша, однако он знал, что Флета идёт на это чисто символически, для его удовольствия; вне течки потребности в сексе кобылка не испытывала. Жаловаться было не на что, и всё-таки он не мог не отметить этого лёгкого отчуждения.

Флета не хотела его возвращения на Протон. Умом она приняла его необходимость, но не сердцем. Вероятно, её обижала его чрезмерная готовность к данному компромиссу. Ей недоставало полученной им на Протоне тренировки, которая и заставила Маша логически на это пойти. Флета принадлежала полям и лесам, в то время как Маш — городам и механизмам. Возможно, контраст и являлся корнем их любви. Её мир означал для него полноту жизни, столь захватывающую и притягательную.

Она полагала, что он воспользовался поводом удрать после того, как добился её любви. Как неправа она была в своих подозрениях! Наоборот, Маш искал способ остаться с ней навсегда, признавая при этом существующие препятствия.

Он смотрел в ночь, где она паслась в своей агонизирующей обиде. Как же убедить Флету в том, что её подозрения беспочвенны? Он осознал, что различия между ними не ограничиваются межвидовыми или даже магически-технологическими. Она была женщиной, а он — мужчиной. Маш был послушен голосу рациональности; кобылица — чувствам.