— Ккка-кой ещё Вэ Эн Ильнарской? — спотыкаясь языком о нёбо, уточнил Панин, диковато глянув на Святогорского.

— Таккк-кой! Из «Воспоминаний» Тэффи. Тэффи в Ккк-киеве подхватила «испанку», и сочувствующие стали её навещать в гостиничном номере. Доккк-ктор долго удивлялся на её обиход, спрашивал, не бал ли у неё…

Пока Аркадий Петрович, не скупясь на передразнивания, напоминал Семёну Ильичу, честно пытавшемуся собрать глаза в кучу, давно забытую классику, медперсонал спешно и неслышно эвакуировался на рабочие места. Святогорский сделал дежурной анестезистке глазками: ввести Мальцевой кое-чего в жилу капельницы. Затем ладошкой помахал: «и ты пока свободна».

За окнами грянул, грохнул, взорвался, рассыпался салют, возвещающий о рождении новой точки отсчёта.

— И вот мы опять втроём, как сто лет назад, молодые и дурные, и много раз позже, старея, но не умнея, встречаем Новый год в родильном доме, — пробормотал зав ОРИТ, глядя в окно с некоторой тоской. Которую, впрочем, немедленно стряхнул. — Семён Ильич, с Новым годом! С новым счастьем! — анестезиолог протянул ему свой бокал шампанского. И, подхватив чей-то с подоконника, чокнулся со старым другом.

— С Новым годом, Аркадий Петрович! С новым счастьем! — на автомате ответил Панин.

Они сделали по глотку.

— Так! — критически оглядев замминистра, Святогорский уже безо всякого шутовства скомандовал: — Сними пальто, надень халат и сядь за стол.

— Я хочу с ней поговорить! — нервно просипел Панин.

— Поговоришь. Когда ты будешь трезвый, а она — не под морфином.

Семён Ильич с болью, с обидой, с любовью и нежностью посмотрел на Татьяну Георгиевну.

— Ей в сознании на меня так же наплевать, как и в забытьи.

— Семён, ты не прав!

Аркадий Петрович помог Панину снять пальто, подал белый халат и усадил за стол. Семён Ильич мрачно уставился на Святогорского.

— Ну?!

— Баранки гну! Я чего-то подобного и ожидал. Тут к гадалке не ходи. Потому и домой не ушёл. Да и всё равно дома, кроме салата оливье, поздравлений президента и вечного недовольства моей дорогой супруги, исполняющей обязанности всевышнего, — ничего. А ты бы тут без меня устроил новогодний огонёк в старых добрых кавээновских традициях. Не отмылся бы потом. Тебя же все боятся. Это с одной стороны. С другой — так и ждут, как бы подножку из-за угла попроворней поставить. Спотыкаясь, ты облегчаешь недоброжелателям жизнь. Ты же умный мужик! Какого лешего, скажи мне, ты сюда припёрся? Да ещё и в таком виде?

— Аркаша, это моя дочь! — Панин всхлипнул.

— Ну дела… — протянул Святогорский, но тут же жёстко сфокусировался на товарище. — Семён Ильич, прежде всего — её дочь! Давай честно, пока нас никто не слышит: если бы ты хотел быть с ней — давно бы был!

— Я хотел! Это она…

— Вот не надо! — резко оборвал Аркадий Петрович. — Сёма, я же сказал: честно. Ты всю жизнь прятался за этим твоим «это она…». Она такая, какая есть. И ты такой, какой есть. Передо мною-то комедию не ломай. Тебя всё устраивало.

Панин с тоской посмотрел на Мальцеву.

— Семён, я тебе сейчас унитиол по вене пущу. — Святогорский уже заправлял капельницу. — Для профилактики острого алкогольного психоза. Не то ты уже в полушаге от делирия. И кофейку крепкого сварю. И потом мы оба с тобой уйдём. Предоставив пациентку дежурной смене. Уйдём — и до утра не расстанемся. Договорились? Закатай рукав.