Неожиданно девушка встрепенулась и отогретыми руками расстегнула сумочку, из которой достала пачку долларов и протянула молодому человеку.

– Возьмите! – Голос ее дрогнул, она старалась сдержать горячие слезы, но не могла.

Ахметзянов ничего не понимал, а оттого нервничал все больше.

– Берите деньги, и пошли! – скомандовал импресарио. – Нас симфонический оркестр ждет!

– Не только симфонический, но и Лидочка! – послышался знакомый голос тенора.

– Альберт Карлович! – воскликнул патологоанатом.

Владелец шаляпинского пальто оглядел собравшихся и только сейчас заметил Веру.

– И пилят наша здесь! – вскинул брови толстяк. – Оррррнелллла!!!

Студент Михайлов взял из рук девушки деньги и отдал Алику.

– Мы с вами в расчете.

– Друг мой, я вас не торопил! – Тенор упрятал пачку в бездонный карман музейного пальтища. – Видит Бог!..

– Идите, пожалуйста, в театр! – попросил студент Михайлов Ахметзянова и тенора.

– Как идите! – напрягся Ахметзянов. – А вы?

– Сегодня я не могу репетировать…

– Лидочка с ума сойдет! – отреагировал Карлович, впрочем, добродушно, наверное, представляя, как это будет выглядеть: Лидочкино с ума схождение…

– Пожалуйста, оставьте меня. Скажите, что у меня внезапно открылись важные дела… Или что хотите!..

– Я вас не понимаю! – не унимался патологоанатом. – У нас обязательства, в конце концов! Штрафные санкции!..

– Отстаньте от них, – прошептал Алик в самое ухо импресарио. – Я все улажу…

Все таки он был добрым человеком, этот Карлович. Как и большинство полных и талантливых людей, он мог быть утром королевски великодушен, а вечером по плебейски злобен. Но по существу добр. Сейчас было утро, и Алик под руку уволок Ахметзянова в сторону театра, оставив молодого человека и девушку одних.

Они поднялись и пошли, неторопливо, ничего не говоря друг другу, пока не оказались возле Вериного дома. Поднялись по выщербленным ступеням…

Рыжей подруге преподавали сегодня, что такое гипоталамус и каковы его функции, а Вера сидела в ванне под струями горячего душа, подтянув колени к груди, и смотрела на него неотрывно, как и он – вглядывался в нее своими небесами глаз.

Он – красив, думала она тягуче, волосы его прекрасны… Белые кудри лежат на черном свитере… Он не может быть олигофреном…

Струи воды согревали плечи, стекали по волосам, успокаивая тело, и ей захотелось заснуть прямо здесь, в коммунальной ванне…

Она закрыла глаза и уже не принадлежала себе, сознание окончательно растянулось, когда он отключил краны, вытащил ее из воды, обернул китайским шелком, отнес в комнату и положил в постель…

Прошли часы.

Она спала, свернувшись, словно дитя, а он сидел все это время недвижимо и смотрел куда то в пространство.

А потом она проснулась.

– Ты помнишь меня? – спросила.

– Да, – ответил он не сразу, как будто ему сначала надо было вернуться откуда то.

– Я – Вера… А тебя как зовут?

– Студент Михайлов…

– Имя?

Он несколько замялся.

– Дело в том, что у меня память отсутствует… Называйте меня студент Михайлов…

За ребрами девушки затрепыхалось сердце, и она вдруг спросила:

– Вы – олигофрен?

Тут с ним произошли перемены.

Он вдруг начал тараторить, что ничего не помнит, что ничего не знает! Не помнит имени девушки, как здесь оказался, не разумеет!.. Из глаз его хлынули слезы, и Вера, сострадая невероятно, выскочила из постели, бросилась к нему, обняла за шею и шептала в ухо что то ласковое и теплое, пока он не успокоился, пока на лицо его не вернулась прежняя бледность, а язык не перестал рождать больные слова.