Майор Рубэн, например, поведал следователям следующее: «Мне известно, что Рокоссовский ещё в 1932 году по шпионской работе был лично связан с начальником японской военной миссии в Харбине — полковником Комацу-бара. По словам Рокоссовского, встречался он с Комацу-бара в Даурии во время официального приезда последнего для разрешения вопросов, связанных с интернированием войск китайского генерала Су Бинь-Бьеня».

Не дождавшись чистосердечного признания, следователи начали выбивать показания силой.

Никогда никому, даже самым близким, он не рассказывал того, что довелось пережить в тюрьме. Только однажды, уже в 1962 году, на встрече со слушателями Военной академии им. М. В. Фрунзе на вопрос, применялись ли во время допросов физические меры воздействия, он сказал: «Били… Вдвоём, втроём. Одному-то со мной не справиться! Держался, знал, что если подпишу — верная смерть».

Когда «колуны» поняли, что его ничем не взять, решили действовать иначе. Не давали спать, изнуряли ярким электрическим светом. Это доводило до безумия, но он держался. Потом имитировали расстрел: зачитывали приговор, выводили во двор, ставили к кирпичной стене со следами пулевых отметин и стреляли — пули входили в стену чуть выше головы. И это он пережил, не рухнул на колени. Возможно, потому, что на войне уже пережил большее: там в упор в него стреляли не раз. И даже попадали.

Довольно подробные воспоминания о пребывании в «Крестах» оставил сокамерник Рокоссовского Владимир Рачинский: «Меня арестовали в день расстрела моего отца. Зачем меня арестовали? Зачем им понадобилась ещё одна невинная жертва? Мне было 17 лет, и меня бросили в этот ад. Я ни в чём не был виноват. Но когда я пришёл в камеру, камеру № 6, следственной тюрьмы УНКВД в Ленинграде, то оказалось, что там сидят все, абсолютно все невиновные. Никто не считал себя в чём-либо виновным перед Советским государством. Это был какой-то кошмар, какая-то западня на честных, невинных людей. В камере № 6 площадью около 100 м² было битком набито около 100 человек, спали в два этажа, один на полу, плечо к плечу, второй из деревянных откидывающихся к стене кроватей и досок на козлах.

Что это были за люди, сидящие в камере? Большинство — интеллигенция, врачи, учителя, партийные работники, государственные работники, инженеры, военные, артисты и т. д. Сидели даже чистильщики сапог — асоры, такая персидская народность, которая у нас имела вроде монополии на чистку сапог.

В камере сидели крупные руководители Ленинграда, например зам. председателя Ленгорисполкома; крупные инженеры, например инженер-конструктор военных кораблей Бржезинский; крупные военачальники, например К. К. Рокоссовский; крупные артисты, например солист Театра оперы и балета Ленинграда баритон Терт.

Я не писатель, но можно было бы написать целую повесть под заглавием «Камера № 6».

Сколько людей, столько характеров и судеб. И всё это «варилось в одном котле». Для меня это была первая, хотя и очень драматичная, школа жизни. Это был мой первый жизненный университет. В общем, лучше бы его не было. Но коль так случилось, то из этого была извлечена мною какая-то жизненная школа. К. К. Рокоссовский мне говорил: «Владимир, тебе всё это пойдёт на пользу, если ты, конечно, не сделаешь неправильных политических выводов». Он рассматривал все эти репрессии как предательство со стороны органов НКВД. Он тоже наивно считал, что Сталин не виноват, что виновато его предательское окружение.

Человек ко всему привыкает, и я приспосабливался как мог. Даже в тех тяжёлых условиях, чтобы как-то скоротать время, сидящие в камере устраивали беседы, лекции, играли в самодельные домино, сделанные из хлеба.