Однако я должен рассказать вам о жилете с серебряным шитьем, что достался мне от Бантинга. Когда я приехал в нем домой, матушка спросила, откуда у меня такой жилет, и я рассказал ей, ничего не утаив, что мне подарил его один из учеников за мою к нему доброту. И что, вы думаете, сделала матушка? Когда я возвращался после каникул в школу, она написала доктору Порки письмо, где благодарила его за внимание к ее ненаглядному сыночку и просила передать от нее шиллинг славному, благородному мальчику, который подарил мне жилет!

— Что это за жилет, — спросил доктор Порки, — и кто его тебе подарил?

— Бантинг, сэр, — отвечал я.

— Позвать сюда Бантинга!

Привели этого неблагодарного щенка. Поверите ли, он расплакался, сказал, что жилет ему подарила мать, но он вынужден был отдать его в уплату долга «Мешку с медяшками», — этот мерзавец так и назвал меня, только подумайте! Затем он рассказал, как за полтора пенса, взятые у меня взаймы, принужден был выплатить мне три шиллинга (ябеда несчастная, как будто кто-то заставлял его занимать у меня эти полтора пенса!), как я точно так же обирал (да, да, обирал!) других мальчиков и как, имея всего двенадцать шиллингов, я нажил четыре гинеи…

Мне приходится призвать на помощь все свое мужество, чтобы описать позорную сцену, которая за этим последовала. Созвали всех учеников, извлекли из моего шкафчика тетрадь, в которой я записывал, кто сколько мне должен, и заставили меня вернуть им все до фартинга! Тиран отобрал у меня и те тридцать шиллингов, что я получил от своих дорогих родителей, и сказал, что положит их в кружку для бедных; после чего он произнес перед учениками пространную речь о пагубе скряжничества и лихоимства и в заключение сказал:

— Снимите куртку, мистер Стабз, и верните Бантингу жилет.

Я послушался и оказался без жилета и без куртки, а эти мерзавцы пялили на меня глаза и ухмылялись. Хотел надеть куртку, а он:

— Погоди! Снять с него панталоны!

О, негодяй, о, зверь! Сэм Хопкинс — он был у нас в школе самый высокий — стащил с меня панталоны, взвалил меня к себе на закорки, и… меня высекли! Да, сэр, высекли! О, мщение! Меня, Роберта Стабза, справедливейшего из смертных, зверски выпороли, когда мне было всего десять лет от роду! Хоть февраль и самый короткий месяц, я долго не мог его забыть.

Март. Гроза и ливень

Когда матушка узнала, как поступили с ее ненаглядным крошкой, она решила подать в суд на директора школы, выцарапать ему глаза (добрая душа, она не смогла бы обидеть и мухи, если бы зло причинили ей самой) или, по крайней мере, забрать ребенка из школы, где его так бесстыдно опозорили. Но батюшка на сей раз проявил твердость: поклявшись всеми святыми, что я получил по заслугам, он заявил, что я останусь в школе, и послал старому Порки пару фазанов за его доброту — именно так он и написал: «доброту» ко мне. Старик пригласил меня отведать этих фазанов, и за обедом, разрезая дичь, произнес нелепую речь о высоких душевных качествах моих родителей и о своем намерении впредь проявлять по отношению ко мне еще большую доброту, если я посмею еще раз выкинуть что-либо подобное. Итак, мне пришлось оставить свое прежнее ремесло, ибо директор заявил, что, если хоть один из нас попросит у кого-нибудь из товарищей взаймы, его выпорют, а если ему придет в голову возвращать долг, он получит розог вдвое больше. Против такой угрозы бороться было бессмысленно, и мое маленькое предприятие прогорело.

Нельзя сказать, чтобы я блистал в школе, — в латыни, например, я так и не пошел дальше ненавистного «Propria quae maribus» , в котором никогда не мог понять ни единого слова, хоть и по сей день помню его наизусть; однако благодаря моему росту, возрасту и матушкиным хлопотам, я пользовался преимуществами, которые предоставлялись старшим ученикам, и по праздникам мне тоже разрешали ходить в город на прогулку.